Глава 22

Он всегда любил публичные мероприятия. Дед приучил. Первое интервью – еще совместное – случилось, когда Герману едва исполнилось двенадцать. Они отлично смотрелись в кадре: матерый лев – сила, и рядом – юность, дерзость, будущее. Дед объяснил, что невербальная информация – самое важное. Никто не вникает в слова, главное – как ты говоришь. Как выглядишь, кого видят в твоих жестах и мимике зрители. Самые располагающие к себе манеры, самую добродетельную внешность демонстрируют профессиональные мошенники, и это не выдумки, они специально учатся.

Но, говорил дед, становиться мошенником глупо, потенциальные риски несоизмеримы с потенциальной выгодой. Герман по молодости сперва не понимал, потом дошло. Сперва про убедительность – не так уж сложно заставить людей, что называется, есть у тебя с рук. Когда Герман, вспылив, бросился с кулаками на дуру-репетиторшу – как она, двадцатилетняя соплюшка, смеет его идиотом выставлять! – дед поговорил с девушкой совсем недолго. Добродушно так, с пониманием как будто бы – Герман подслушивал, конечно, и почему-то был уверен, что дед в курсе. Простые вроде вещи говорил: об ответственности педагога, о профессиональных навыках, об умении достучаться. И как-то так получилось (очень быстро), что девчонка сама виновата, что довела ученика до взрыва. Не сумела дистанцию выстроить. И пусть ей всего двадцать, но она же педагог! А мальчику семнадцать, он из пубертата не так давно вышел, и увлекаться созданием дружеских отношений – чревато. Девчонка хлопала глазами и чуть не плакала. А может, и плакала, ему плохо было видно, но дрожащий ее голос – это было приятно. И деньги дополнительные приняла не как премию (про необходимость компенсаций и умение их выдавать дед позже разъяснял), а, пожалуй, как милостыню. И на Германа смотрела уже не по-свойски, а словно бы с некоторым страхом, неловко скрываемым за строгостью. Он ее потом прямо на столе отпользовал. И не один раз. Дед наверняка знал. И девчонку эту он нанял, похоже, именно для этого – молоденькая, робкая, чистенькая, интеллигентная. Она делала вид, что ничего не происходит, и уж тем более не пыталась жаловаться – ясно же, что сама виновата, раз допустила такое с собой обращение.

Про потенциальные риски и потенциальную выгоду дед объяснял уже когда репетиторшу уволили. И про вспыльчивость Германа, и про «спустить пар», и как выбирать безопасные способы, моменты и – главное – тех, кого легко подчинить.

Люди очень просто устроены, говорил дед. И запутать их легко, и запугать, и увлечь. Чтобы они за тобой пошли, нужно всего лишь им понравиться. И если из твоих уст при этом льется самая лютая, самая густопсовая банальщина – каждый вложит в общие фразы свой собственный, значимый именно для него смысл. Так работает «эффект гороскопа». Так действуют публичные выступления. Если оратор умеет «зажигать», конечно. Если от него невербально исходит то самое «я пришел дать вам волю и десять рабов каждому». И никакого когнитивного диссонанса у слушателей не возникнет, вот в чем фокус!

Речи ему писали, разумеется, профессионалы, но он любил импровизировать. Как в английской свадебной примете для невест: что-то старое, что-то новое, что-то голубое, что-то заемное, так и в хорошем выступлении непременно должны присутствовать домашняя заготовка, экспромт, чистая правда и полный бред. Добавить что-то смешное и что-то шокирующее – и аудитория у твоих ног.

Даже если аудитория состоит из одного человека. Но это скучно, а вот трибуна и тебя самого заводит. Как хороший массаж, как контрастный душ, как, в конце концов, экзотический секс.

Даже если это зал занюханной районной библиотеки, где и сотни слушателей не наберется. Но в той же Британии кандидаты вообще от двери к двери ходят, агитируя потенциальных избирателей каждого персонально. Так голоса и собираются. Может, оно и правильно.

Нынешняя кампания шла… не очень. Копает, что ли, под него кто-то? Но чьи уши торчат из-за кулис? Откуда ноги растут у этого противодействия? Обычно это вычисляется на раз-два-три. А тут полное ощущение, что эти самые ноги растут отовсюду сразу – и ниоткуда. Педаль тормоза словно сама по себе нажимается.

Да еще голова с утра разболелась. И собственное лицо в зеркале показалось каким-то потасканным. Унылым. Нельзя с таким лицом на публику.

И Алина сидит в машине с видом мученицы, которую тащат на казнь. Забилась в угол диванчика напротив, ручки на коленочках сжала – тьфу! Тупая корова, принимающая все с такой безропотностью, что, право слово, никакого удовольствия. Хоть на кусочки ее живьем режь – так и будет робко улыбаться. Так боится рухнуть обратно в ту грязь и нищету, из которой ее извлекли, что терпеть будет до последнего. Жаль, что это самое «режь живьем на кусочки» всего лишь фигура речи. Тупая-то она тупая, покорная-то покорная, но тут же и опасность кроется: напоет ей в уши какой-нибудь особо ушлый журналюга – она и побежит в травмпункт «побои снимать». Не то чтобы ему было так уж сложно себя контролировать (делай что хочется, но следов оставаться не должно), но и удовольствие выходит послабее. Типа как с презервативом – и без. Есть разница, есть.

Пора этой корове замену подыскивать. Хотя на вид-то она очень даже ничего себе, точно в его вкусе: светленькая, нежная, мягонькая, тоненькая, но все полагающиеся округлости в наличии. Скромное, очень скромное темно-синее платье честно скрывало все то, что не следовало выставлять на всеобщее обозрение: руки закрыты до самых кистей, шея – почти до подбородка. Но поворачиваться влево, чувствуется, больно. Он усмехнулся. Зря она так боится, никто ее не убьет, даже в прежнюю нищету не вышвырнут. На прощальные подарки он никогда особенно не скупился. В разумных, конечно, пределах. Девушка, даже если ее отставили, должна сохранять благодарность. Иначе наглость прорезается. Иначе мало ли что. Да и приятнее так-то: ты ее ногами, а она «да, любимый».

Библиотека располагалась на первом этаже тупой хрущевки, которую даже свежая покраска не делала менее унылой. И зал оказался меньше ожидаемого, заинтересованный развешанными по всему району плакатами народ набился как сельди в бочку. И надышать уже успели. Неужели места получше не нашлось? Помощник-референт с прилизанной внешностью вечного отличника, моментально отреагировав на его косой взгляд, зашептал что-то про стратегически важное место, про гонку и прочие глупости. Герман отмахнулся. Отличник был, конечно, прав, но какого черта! Ничего, и душный этот зальчик, и правота эта неуместная референтику припомнятся. При удобном случае.

Местная директриса, похожая