Дарственная надпись на книге стихов Франсуа Вийона: «Владимиру Казимировичу Шилейко от его старого друга Ахматовой. Масленица».

ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 2. Стр. 108

Ей не повезло, что праздник был такой — общераспространенный. Вот если бы ее Купальница Аграфена! Я хотела для красного словца еще какого-нибудь святого или праздник помудренее упомянуть, но устыдилась. Аграфены-то в такой орфографии в святцах нет, это дамские языческие штучки.

Здесь скорее эстетическая форма старинного помещичьего уклада, чем настоящая религиозность.

Большая Советская Энциклопедия. Т. 4. 1926 г.

ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 2. Стр. 106

В двадцатые года это, из недалека, было видно всем. Сама Ахматова не отказалась бы и от такой трактовки — ведь образ гимназистки, барышни, «дамы тринадцатого года» и даже «просто дамы» (для убедительности вложено в уста Марины Цветаевой — та-то глубже, конечно же, смотреть не могла) ею культивировался.

Это уж потом люди сами, добровольно, удесятеряли ее заслуги: не лоб перекрестила, а истово молилась, не бытовая церковность, а глубокая религиозность.

Религиозные мотивы, которым Ахматова отдает щедрую дань, выступают в ее стихах в домашнем, сниженном плане, являются составной частью интимного быта. Многие стихи Ахматовой воспринимаются как интимный мещанский дневник…

История русской литературы. 1954 год.

ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 4. Стр. 107

Перед смертью — вот глубина ее религиозного сознания, вот темы размышлений и образы:

1 августа 1965.

Сегодня — Илья. Вчера всю ночь катался на своей колеснице по небу.

Анна АХМАТОВА. Т. 6. Стр. 326

Натужные дневники Ахматовой написаны не для внутреннего пользования. В этой емкой фразе — она надеялась — читатели почувствуют скрытые глубины, иронию. Но большего выдавить из себя не смогла.

Ильин день, впрочем, 2 августа (н.с.).

Ночью АА ходила к заутрене в церковь Спаса на крови. Странно, не могу понять, зачем это ей нужно? Не молиться же ходит?

П. Н. ЛУКНИЦКИЙ. Дневники. Кн. 2. Стр. 127

Да, не молиться. Молиться необязательно ночью. Ночью красивый обряд, хотя суть не в нем, а в том, что это становится известно — «ночью АА ходит в церковь».

За такие кощунственные высказывания Павла Николаевича объявляют разве что не сумасшедшим:

О степени непонимания Лукницким духовного мира Ахматовой свидетельствует [вышеприведенная] запись.

ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 2. Стр. 5

«Клевета» — якобы за которую она пострадала от Сталина, Сталин, по ее словам, принял на свой счет — любовное стихотворение.

Клевета была вот о чем: мужчина бросил семью, съехался с двумя любовницами (вторая — Анна Андреевна), жили вместе, разные там игры, порнографические картинки рассматривали и т. д. Ну, люди и «клеветали»: живут, мол, втроем.

Я не слышала, чтобы Анна Андреевна вела с кем-нибудь философские, вообще теоретические разговоры о религии.

Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 493

Какие «теоретические» разговоры могут быть о религии? То, что она не была философом и теологом, — это ясно всем, даже ее окружению, считавшему ее гигантом мысли (только вот интересующимся по большей части бытовыми темами). Но в религии нет теории и практики. Практика есть в церковной жизни — это тоже другое, и тоже то, в чем Ахматова не участвовала. Религия заключается в вере, и верующий человек не ведет теоретических разговоров, он живет и излагает свою веру. Эта тема рождается в его разговорах сама по себе, потому что вера — это его жизнь. Философия была ей недоступна, выше ее понимания, а веры не было, потому что не было веры.

Она знала церковные обряды, как знал их Стива Облонский — просто в силу своего возраста, то есть связанных с ним традиций воспитания. Знала текстологически Писание — в силу крепости, фотографичности своей памяти. Конечно, в шестидесятые годы это было очень эффектно, и ей было чем ответить

Марине Басмановой и другим «красоткам». У женщины всегда что-то есть и она имеет то, что заслуживает, не только в сорок, но и семьдесят пять лет. А что до религиозности, до «Великой души», которая научила Бродского «прощать» — то он, ослепленный, не увидел подлога ни вблизи, ни из отдаления лет. Ну — или решил, что не стоит уж труда приглядываться.

1938 год.

Мне иногда казалось, что она недостаточно энергично хлопочет о Леве. Я предлагала ей решиться на какой-то крайний поступок, вроде обращения к властям с дерзким и требовательным заявлением. Анна Андреевна возразила: «Ну тогда меня немедленно арестуют». — «Ну и что ж, и арестуют», — храбро провозгласила я. «Но ведь и Христос молился в Гефсиманском саду — «да минет меня чаша сия», — строго ответила Анна Андреевна. Мне стало стыдно.

Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 264

Трудно найти более далекое от истинного смысла толкование «Моления о чаше», чем как отказ от выполнения своего дела из-за страха наказания. Здесь даже просто логически концы не сходятся. Когда отступаешься и до такой степени боишься расплаты — надо уже не по садам молиться, а отсиживаться в надежном месте, бежать со всех ног подальше. Наказание страшно. Его хочется избежать — и Анне Ахматовой, и Христу. Страшно, да. И молитва, как мы видим из Евангельского текста, автоматически — не спасает, это не заклинание. Здесь есть распорядитель. Скорее подошла бы строчка Ахматовой: «Покорна я одной Господней воле!» Тексты-то она знает, но не знает, что они обозначают. Путается: когда именно их надо сказать, чтобы было красивее, но — по теме.

Да и накал страданий не такой, как «Коля… кровь…». С «Колей» на этот раз все было в порядке.

Я понимаю, что она любовника любит больше, чем сына. Это правильнее и в религиозном смысле: сын-то ведь это она сама, а любовник — «просто» ближний. Ближнего не написано, что надо любить больше, чем самого себя, но душевных сил надо больше. Борясь за сына, мать, как правило, не стоит перед выбором — ее путь и так ясен, «ближний» же должен всколых-нуть душу так, чтобы подвинуть — слово, ведущее к «подвигу». В данном случае я защищаю Льва Николаевича только потому, что больно сын слаб и мал — не нужный никому, плохо одетый, некрасивый, бесталанный (как матери казалось).

Бродский: По-моему, почти все русские поэты (вне зависимости от того, верующие они или нет) злоупотребляют церковной терминологией. В стихах постоянно возникает ситуация: я и Бог. Что, на мой взгляд, прежде всего нескромно.