Якобинцы были остановлены только на время неудачей их первого предприятия против жирондистов. Вскоре им прибавило смелости восстание в Вандее. Вандейская война была неизбежным последствием революции. Страна эта, прилегая к морю и Луаре и усеянная селами, поселками и хуторами, не обладала достаточными путями сообщения и вообще оставалась еще почти при прежнем феодальном устройстве. Городов в Вандее почти не было, средний класс населения был очень немногочислен, и новые идеи потому проникали в нее туго. Класс поселян не имел других понятий, кроме тех, что ему внушали священники, и не отделял своих интересов от интересов господ. Эти простые, сильные, религиозные и преданные старому порядку люди совершенно не понимали революции, так как она являлась результатом верования и потребностей, совершенно с ними ничего не имевших общего. Знать и священство, чувствуя свою силу и влияние, совершенно из Вандеи не эмигрировали; здесь в полной мере сохранялись понятия старого режима, здесь оставались люди, ему преданные, и поэтому Вандее суждено было стать центром партии монархического режима. Было ясно, что рано или поздно, а столкновение между Вандеей и Францией, так сильно различающимися и по верованиям, и по организации, должно произойти; фанатизм монархической власти и фанатизм главенства народа под противоположным влиянием, с одной стороны, духовенства, а с другой — революции, не могли не двинуться под сенью своих знамен друг на друга, одна ради восстановления старого режима, другие — для того, чтобы доставить торжество новому общественному укладу.

Уже несколько раз в Вандее вспыхивали то тут, то там местные восстания. В 1792 г. маркиз де ля Руари подготовил всеобщее восстание, не удавшееся только ввиду его ареста; все население было, однако, полно еще им, когда был объявлен набор в 300 000 человек. Набор этот послужил как бы сигналом к мятежу. Рекруты разбили жандармерию в Сен-Флоране и выбрали предводителями в различных пунктах каретника Катлино, морского офицера Шаретта и лесничего Стофле. Благодаря пособию деньгами и оружием, полученному из Англии, восстание быстро охватило всю Вандею; на звуки набата откликнулось 900 общин, и тогда к прежним вождям присоединились новые, из знати — Бошан, Лескюр, Ларошжакелен, д'Эльбе и Тальмон. Высланные против мятежников линейные войска и батальоны Национальной гвардии были разбиты. Генерал Марсо был опрокинут при Сен-Венсане отрядом под начальством Стофле; д'Эльбе и Боншан разбили генерала Говилье при Бопрео; Ларошжакелен разбил генерала Кетино при Обье и генерала Лигонье при Шоле.

Вандейцы, овладев Шатильоном, Брессюиром и Вийе, сочли, что ранее, чем действовать дальше, им необходимо организоваться. Они образовали три корпуса от 10 до 12 тысяч в каждом, по одному корпусу в каждом из трех военных округов Вандеи; первый корпус под начальством Боншана стал на берегах Луары и получил наименование Анжуйской армии, второй под начальством д'Эльбе занял центральную часть страны и получил название Большой армии, третий под начальством Шаретта расположился в Нижней Вандее и стал известен под названием Армии Болота. Для руководства военными действиями мятежники составили особый военный совет, а Катлино избрали генералиссимусом. Такого рода меры и такое разделение страны на округа облегчило набор мятежников и позволяло солдат то призывать под знамена, то отпускать снова по домам для полевых работ.

Известие о Вандейском восстании принудило Конвент принять еще более суровые, чем прежде, меры против духовенства и эмигрантов. Он поставил вне закона священников и дворян, принимающих участие в сборищах; он обезоружил всех принадлежащих к привилегированному сословию. Прежние эмигранты были лишены навсегда права возвратиться на родину, — в случае возвращения они подлежали смертной казни; имущества их были конфискованы. На дверях каждого дома должен был находиться список лиц, в нем живущих; революционное судилище, действия которого до этого времени удалось приостановить, приступило к своим ужасным обязанностям.

Тем временем приходили одно за другим известия о новых военных неудачах. Дюмурье, возвратившись в Бельгийскую армию, сосредоточил все свои силы, чтобы оказать сопротивление австрийскому принцу Кобургу. Войска его были обескуражены и терпели недостаток в продовольствии; Дюмурье написал Конвенту угрожающее письмо, направленное против разоблачавших его якобинцев. Некоторые мелочные успехи отчасти восстановили в армии ее прежнюю уверенность, и, пользуясь этим, Дюмурье рискнул дать генеральное сражение при Неервиндене; сражение было им проиграно. Бельгию пришлось эвакуировать, и Дюмурье, очутившись между австрийцами и якобинцами и будучи разбит одними и преследуем другими, для осуществления своих прежних планов прибег к преступному средству — измене. Он начал вести переговоры с полковником Макком и условился с австрийцами, что пойдет на Париж и восстановит там монархию, а они останутся на границе, получив в виде гарантий несколько крепостей. Надо полагать, что Дюмурье желал возвести на конституционный трон юного герцога Шартрского, впоследствии короля Луи Филиппа, приобретшего известность во время этой кампании. Принц Кобургский надеялся, со своей стороны, что раз контрреволюции удастся дойти до этого, то самою силою вещей ей придется идти еще дальше, и она полностью восстановит прежнюю монархию и возведет на французский престол сына Людовика XVI. Контрреволюция, совершенно подобно революции, не может останавливаться на пути, и ей необходимо израсходовать все свои силы. Якобинцы вскоре были поставлены в известность относительно проектов Дюмурье; потому ли, что он желал испытать свои войска, или потому, что желал напугать своих врагов, а может быть, и просто по своему легкомыслию, Дюмурье не слишком-то и скрывал свои планы. Чтобы совершенно убедиться в правильности полученных известий, Клуб якобинцев послал к Дюмурье в качестве посольства троих из своих членов: Проли, Перейру и Дюбюиссона. Принятые Дюмурье, они получили от него желаемые доказательства; Дюмурье оказался откровеннее, чем они ожидали. „Конвент, — сказал он, — представляет собой собрание семисот тридцати пяти тиранов. Покуда у меня есть хотя четыре дюйма железа, я не потерплю, чтобы он царствовал и при помощи созданного им Революционного трибунала проливал кровь. Республика, — прибавил он, — это пустое слово; я верил ей всего в продолжение трех дней: после битвы при Жемаппе я не перестаю раскаиваться во всех победах, одержанных мной ради такого неправого дела. Нет другого средства спасти родину, как восстановить Конституцию 1791 г. и вместе с ней королевскую власть“. „Как можете думать вы об этом, генерал? — сказал Дюбюиссон, — французы ненавидят монархию, и одно имя Людовика…“ „Да не все ли равно, будет ли называться король Людовиком, Филиппом или Яковом?“ — „Но какими же располагаете вы средствами?“ — „У меня есть армия… да, армия пойдет за мной, она из моего лагеря или какого-нибудь укрепленного места заявит, что желает видеть во Франции короля“. — „Ваш проект может скомпрометировать положение заключенных в Тампле“. — „Пусть Бурбоны, даже те, что находятся в Кобленце, будут перебиты все до единого, это не помешает Франции иметь короля; если же Париж подобное убийство присоединит к уже ранее совершенным и составляющим его позор, то я тотчас же двинусь против него“. Выказав так неосторожно свои намерения, Дюмурье принялся за выполнение своего несбыточного плана. Положение его было поистине затруднительно: правда, солдаты были весьма к нему привязаны, но не меньше привязанность их была и к отечеству. Надо было сдавать неприятелю укрепления, которых он не был полным хозяином, и все заставляло думать, что подчиненные ему генералы — некоторые из любви к отечеству, другие из честолюбия — по отношению к нему поступают не иначе, как он в свое время поступил по отношению к Лафайету. Первая произведенная им попытка не предвещала ничего хорошего. Утвердившись в Сент-Аманде, он захотел овладеть Лиллем, Конде и Валансьеном; предприятие это потерпело полную неудачу. Неудача эта была причиной его колебаний, и он не посмел взять на себя инициативу наступления.