В 1990-е годы в Новой Зеландии попытались приватизировать государственные больницы, превратив их в «королевские предприятия здравоохранения». Закончилось это настоящим бедствием: долги разбухли, а качество услуг резко ухудшилось. С приходом лейбористского кабинета Кларка в 1999 году реформы свернули, а королевские предприятия здравоохранения возвратили в управление избираемых региональных советов здравоохранения.

В США, где частный сектор в обеспечении медицинских услуг играет более существенную роль, чем в любой другой стране развитого мира, расходы на здравоохранение высоки, а показатели довольно низкие. Реформы, осуществленные администрацией Обамы и программа предоставления льгот на лекарства, принятая администрацией Джорджа Буша-младшего, должны были решить эту проблему. Однако отсутствие в итоговом законе Обамы нормы о «государственном страховщике»[128]стало препятствием для повышения эффективности системы.

Возможно, самая губительная форма приватизации – это создание частной полиции, тюрем и наемных военных формирований. Нет никаких доказательств того, что приватизация аппарата государственного насилия сокращает издержки, но приватизация такого рода приносит правительствам существенные политические выгоды. Во-первых, она позволяет избежать политической ответственности за неправомерное, иногда просто преступное применение силы.

В качестве примера следует упомянуть центры по содержанию мигрантов. Еще больший вред наносит деятельность таких компаний, как Blackwater, чьи агенты могут безнаказанно убивать, не опасаясь военного или гражданского правосудия.

Но приватизация не всегда неудачна. Хотя инфраструктурные системы в целом имеют четкие характеристики естественной монополии, в них бывает возможно выделить потенциально конкурентные сегменты, и тогда приватизация осуществима. Например, в случае с электроэнергетикой генерация электроэнергии допускает большую конкуренцию, нежели ее передача и распределение. Розничные функции (выставление счетов абонентам, подключение и т. д.) еще более конкурентны. Благотворность приватизации тем более вероятна, чем более устойчива конкуренция.

Наиболее успешные случаи приватизации связаны с фирмами, всегда смотревшимися чужеродным телом в государственном секторе, в особенности с фирмами, некогда спасенными от банкротства по социальным или политическим соображениям. Наглядные примеры – Rolls-Royce в Великобритании и General Motors в США. Там, где существует устойчивая конкуренция и не требуется особо пристальное внимание государства, приватизация обычно оканчивается благополучно.

Вопрос становится еще более запутанным, если учесть, что приватизация, как правило, проходит лучше при наличии компетентного, эффективного и ответственного правительства, но как раз в этом случае ее потенциальные выгоды минимальны. Некомпетентные и коррумпированные правительства плохо управляют государственными предприятиями, но, как в случае с Россией, зачастую еще хуже справляются с их продажей.

Идеология приватизации имеет несколько, на первый взгляд, парадоксальных следствий, касающихся государственного регулирования. Обычно приватизация и дерегулирование рассматриваются как близнецы-братья.[129]Но на практике приватизация сопровождается созданием огромного числа новых регулирующих органов и расширением полномочий уже существующих. На родине движения за приватизацию, в Великобритании, был создан целый ряд регулирующих учреждений, таких как OFTEL (отрасль телекоммуникаций), OFWAT (водоснабжение), OFGEM (газоснабжение и электроэнергетика), OFSTED (образование), OPRA (регулирование трудового пенсионного обеспечения) и др. Помимо этих особых регулирующих органов, за промышленностью в целом следят Управление по вопросам добросовестной конкуренции[130]и Комиссия по конкуренции.

Все эти органы появились после 1970 года, и с тех пор вместе с расцветом приватизации их полномочия многократно расширились. Членство в Европейском союзе добавляет к этому еще один этаж регулирующих органов.

В этом очевидном парадоксе отражается тот факт, что государственная собственность была ответом на провалы рынка. Приватизация не устранила этих провалов. В частности, даже в случаях когда государственные инфраструктурные предприятия, прежде чем выставляться на продажу, были разделены, существенные черты естественной монополии сохранялись. Надежды сторонников приватизации на то, что потребность в регулировании будет временной и отпадет, как только возникнет прочная конкуренция, по большей части не сбылись.

У новой модели регулирования есть некоторые преимущества. При традиционной модели государства-собственника инфраструктурные предприятия несли полную ответственность за происходящее в отрасли, в том числе за защиту окружающей среды, ценообразование и предоставление услуг. Это не всегда давало хорошие результаты. Экологические вопросы, в частности, редко удостаивались должного внимания со стороны по-инженерному управляемых организаций. При ценообразовании главным образом отталкивались от величины имеющихся издержек, а не от эффективного использования ресурсов. В некоторых случаях создание отдельного регулирующего органа улучшало ситуацию. Но приватизация вовсе не является неизбежным этапом в этом процессе.

То, что правительства не могут обойтись без масштабного регулирования, а «мягкие» регулятивные режимы доказали свою несостоятельность, как, например, в случае с электроэнергетическим рынком в США и отраслью телекоммуникаций в Новой Зеландии, не позволяет заявить, что государственные предприятия являются помехой для возникновения конкурентных рынков, способных привести к общественно оптимальным результатам. Государственная собственность – не единственный способ борьбы с провалами рынка, но в отсутствие сильного регулирования приватизация вообще не относится к числу таких способов.

Все-таки на свете есть такие зомби, которых можно убить раз и навсегда. И похоже, что глобальный финансовый кризис наконец похоронил идею о сплошной приватизации. Во всем мире теперь очевидно, что правительства обязаны выступать как верховный гарант экономической и финансовой стабильности.

Даже группы крайне консервативного толка, такие как «Движение чаепития» в США, выступавшие против спасения банковской системы при Джордже Буше-младшем и программы стимулирования экономики при Бараке Обаме, перевели огонь своих орудий на злоупотребления, будто бы имевшие место при расходовании государственных средств. Причем даже в этом политическом лагере действительно минимальное государственное участие не вызывает энтузиазма, о чем можно судить по великолепному в своей прямоте заявлению одного из «чайных» протестующих: «Пусть государство уберет свои руки от моего Medicare[131]». Хотя большинство правых старались избежать столь очевидного внутреннего противоречия, они, по замечанию Пола Кругмана, уже не надеются прикончить или приватизировать опору американского государства всеобщего благосостояния – программу Medicare и систему социального страхования.