– Это ведь дом, правда? – уточнила Сара, внезапно усомнившись.

Алекс усмехнулся.

– Мне хотелось бы так думать. Что ты о нем думаешь? – спросил он с напускной небрежностью, проводя двумя пальцами вверх и вниз по ее спине.

Сара медлила, подбирая верный ответ. Алекс подсказал:

– Он никуда не годится?

– О нет, мне кажется, он… великолепен. Я ничего подобного не видела. Он деревянный, да?

– Да, это древесина Мамонтова дерева, или калифорнийской секвойи.

Она пристально разглядывала рисунок, привлеченная богатством и разнообразием теплых коричневых тонов – тут были и охра, и шоколадный, и многочисленные оттенки умбры, – а также экстравагантной смелостью линий.

– Я никогда ничего подобного не видела, – вторила Сара. – Тут столько стекла: как, должно быть, светло внутри! А цвета! Настоящий янтарь и… нет, мне не под силу это описать. Очень красиво. Это керамическая плитка?

– Нет, цветной камень.

– И вот эти штуки по бокам, они такие… – Опять у нее не хватило слов, чтобы описать замысловатые решетчатые конструкции в торцах дома, предназначенные, по-видимому, для выполнения как полезных, так и чисто декоративных функций.

– Представляешь, каково было бы жить в таком доме, – мечтательно протянула она. – Чей он, Алекс?

Он отвел назад длинный локон, упавший ей на ухо, чтобы ее поцеловать.

– Ничей. Это был просто эскиз.

– О-о-о, – протянула слегка разочарованная Сара. – В Нью-Йорке его даже вообразить нельзя. Во всяком случае, не в городе.

– Верно. Если мне будет суждено его построить, то только в Калифорнии.

– Правда? Ты хотел бы снова переехать туда жить?

Алекс пожал плечами и опустил руки.

– Мой дом теперь в Нью-Йорке. Ну-ка давай поедим, ты же говорила, что умираешь с голоду! – Они поели прямо в постели.

– Как тебе удается сделать настоящую глазунью? У меня желтки всегда растекаются. Ты мог бы стать отличным поваром, не то что я, – искренне призналась Сара.

Он поблагодарил ее, умолчав о том, что это еще не самый лестный комплимент. Однажды под большим секретом в чисто мужском разговоре Майкл доверил ему страшную тайну: его мамочка – самая никудышная повариха на свете.

– Я никогда раньше не ела в постели, – продолжала Сара, откусывая ломтик поджаренного хлеба, – и теперь вижу, что лишила себя одного из самых утонченных удовольствий в этой жизни.

Алекс улыбнулся ей, и она догадалась, о чем он думает: это далеко не единственная радость, которой она себя лишила. Они оставили дверь и окна открытыми; в комнату врывался приглушенный и размеренный шум прибоя, легкий бриз заносил соленый привкус моря, чистый и свежий.

– Ты уверен, что сюда никто не придет? – вдруг забеспокоилась Сара, представив себе, какое соблазнительное и хорошо освещенное зрелище они должны представлять собой для любого случайного прохожего.

– Никто и никогда. Представь, что мы на необитаемом острове.

– Почему тебе нравится быть архитектором? – неожиданно спросила она, отставив свою тарелку в сторону.

– Все очень просто. Я хочу увековечить свое имя. Достичь бессмертия.

Она почти не сомневалась, что он шутит.

– Это потому, что тебе нравится быть богатым?

Алекс помедлил, прожевывая ломоть хлеба, и посмотрел на нее. В ее лице не было ничего, кроме любопытства, и вопрос был задан без осуждения, безо всякой задней мысли: ей просто хотелось знать. Ее чистосердечная прямота побудила его ответить тем же.

– Я никогда не был богат и поэтому не знаю, хотелось бы мне этого или нет. Наверное, хотелось бы. Но не по этой причине я стал архитектором.

– Тогда что же тебя подвигло?

Алекс на секунду задумался.

– Мне нравится упорядочивать пространство. – Он замолчал, и она подумала, что это и есть весь его ответ, но Алекс продолжил:

– и еще мне нравится представлять себе – во всяком случае, пытаться представить себе, – как люди будут жить и работать в этом пространстве. А потом я стараюсь воплотить их представления, причем дать им то, чего они хотят, в таком удобном, полезном, выгодном и красивом виде, чтобы они почувствовали себя счастливыми.

Алекс умолк, решив, что его ответ прозвучал слишком самонадеянно. Тем не менее, он сказал чистую правду. Сара ласково улыбнулась ему. Она тоже расслышала амбициозную нотку, но ее это ни капельки не смутило.

– Я думаю, ты станешь великим человеком.

– Ты так думаешь? Ей-богу?

– Да, я так думаю.

Она принялась чистить банан и, придвинувшись ближе, потерлась щекой о мягкий шелк его халата.

– А теперь расскажи мне о Калифорнии.

– Да нечего особенно рассказывать.

– Тяжело было хоронить деда?

– Нет. Совсем нет.

Он взглянул на ее лицо, терпеливо обращенное к нему, на полные сочувствия серо-голубые глаза.

– Как бы я хотел, чтобы моя мать могла узнать тебя, Сара. И поверь, я никогда этого не говорил ни одной женщине до тебя.

– У тебя ведь было много женщин?

Алекс помолчал, стараясь выиграть время.

– Любовь моя…

– Ничего страшного, я вовсе… – Она рассмеялась коротким нервным смешком. – Я собиралась сказать, что мне все равно, но это было неправдой.

Алекс ничего не сказал в ответ на ее признание.

– Как поживает Констанция? – спросила Сара, едва не поперхнувшись словами и ненавидя себя за них.

– Я с ней больше не вижусь.

– Почему?

Он перевернулся на бок лицом к ней.

– Потому что я влюблен в другую.

Она коснулась его лица.

– А раньше ты был влюблен в нее?

Алекс наклонил голову и поцеловал ее руку.

– Нет. Я знал других женщин, Сара. Они мне нравились, ни одну из них я не любил.

– Почему?

Он задумался.

– Потому что ни одна из них не была тобой.

– О Алекс… Ты не должен так щадить мои чувства. Я не умру, если ты скажешь мне правду.

– А я и говорю тебе правду. Нет никого, кроме тебя. – Они потянулись друг к другу. Она прижалась лицом к его шее, вдыхая запах его кожи, потом отстранилась и пальцами стерла влагу с ресниц.

– Расскажи мне о своей матери. Когда ты ее потерял?

– Когда мне было семь.

– Должно быть, это было ужасно.

Алекс через силу кивнул. Сара догадывалась, что он хочет поговорить, но это дается ему с трудом.