Король прошёл несколько шагов и присел на пень. Я увидел сквозь просвет в кустарнике, как он сорвал лист и разминает его пальцами. Донеслось тихое насвистывание.

Мне стало стыдно и страшно. Если он сам, или ещё кто-то обнаружит меня здесь — получится, будто я шпионил за ним. Лучше всего потихоньку уйти. Я начал осторожно — лишь бы не хрустнуть веткой — выбираться из кустов, но вдруг увидел нечто, заставившее меня остаться неподвижным и обратиться во внимание. Из-за толстого корявого дуба появился Видукинд.

Раз увидев, его уже невозможно было забыть. Странное лицо с тяжёлыми низкими бровями, крючковатым носом и удивительно узким ртом обрамлялось длинными белыми волосами. Глаза светились из-под бровей, будто два угля, прожигающие собеседника насквозь. Больше десяти лет прошло, как я видел его у поверженного Ирминсула, и он совершенно не изменился... Карл тоже узнал своего врага, но не выказал никаких чувств, продолжая сидеть на пне и мять несчастный листок.

— Здравствуй, король, — голос мятежника показался мне ещё ниже, чем тогда. Он словно доносился из глубин ада.

— И ты здравствуй, Видукинд, — спокойно ответил Карл, — с чем пришёл?

— Устал я, король, — пожаловался тот, — буду сдаваться. Просьба у меня есть одна — перед казнью окрести меня. Только сам, без свидетелей. Можно или как?

— Можно без свидетелей, — согласился король, — но казнить я тебя не стану.

Воцарилось молчание. Карл отшвырнул то, что осталось от листа, сорвал ещё один. Видукинд кашлянул:

— Не станешь? За мои дела ты истребил столько людей, а меня оставляешь? Какую ещё страшную муку ты придумал мне, король?

— Никакой. Покрестившись, ты пойдёшь, куда сам захочешь.

— Ты издеваешься надо мной, король? Я весь соткан из зла. В юности я загубил много невинных душ. Потом, надеясь очиститься, стал помогать своему народу против тебя, но привёл его в пучину беды. Теперь зло, совершённое мной, разрывает меня. Мне нужна казнь, или я сотворю что-то такое, от чего содрогнутся небеса.

— Казнь закончилась, Видукинд, — тихо сказал король. — Если бы ты пришёл тогда, твой народ не пострадал бы так сильно. Да... и другие, наверное, тоже. А сейчас тебе придётся жить, чтобы искупить все грехи.

Видукинд недоверчиво усмехнулся:

— Скажи, король, а почему моя душа очистится, если ты польёшь меня водой из Везера? Я ведь за свою жизнь купался в нём не раз.

— Святой Дух снизойдёт на тебя, — объяснил король.

— А ну как не снизойдёт? Ты ведь не знаешь всех моих злодеяний.

Карл тяжело вздохнул, поднимаясь с пня:

— Снизойдёт, Видукинд. Он уже снизошёл. Веди к реке, ты знаешь этот лес лучше меня...

Их фигуры давно исчезли за деревьями, а я всё стоял, поражённый этой удивительной сценой.

Позже я узнал о богатых подарках, преподнесённых королём Видукинду, и о том, что он стал ревностным христианином, радеющим о вере своего народа.

После саксонской поездки я выпал из жизни на долгие шесть лет, будучи фактически заточен в королевской библиотеке. Мне предписывалось не покидать места службы, занимаясь сбережением и копированием важных документов. Жалование действительно возросло, но я не представлял, на что его тратить. Питаться я привык скудно и одежд богатых не держал — ведь даже на пиры меня теперь не звали. Да и пиров-то особенно не устраивали. Карл стал ещё легче на подъём, разъезжая взад-вперёд по своему разросшемуся королевству вместе с детьми и новой супругой. Ей в отличие от Хильдегарды не особенно нравилось скитаться.

А король, как всегда, бурлил идеями. Теперь он строил корабли и грезил о создании канала Рейн — Майн — Дунай, который должен был соединить Центральную Европу с юго-востоком континента, вплоть до Чёрного моря. Этот новый путь король планировал и для военных нужд, и для торговли со славянами и Византией.

Заботы о безопасности также не оставляли короля. Тассилон Баварский, подстрекаемый супругой, всё же пошёл на союз с аварами против Карла. Его судили, припомнив давнее дезертирство от Пипина, и заточили в монастырь. Авары же, не зная о низложении герцога, напали на Карла и были разбиты.

Новости доходили до меня по крупицам и с большим опозданием. За последние пару лет из всей королевской семьи мне довелось общаться только с Пипином Горбуном.

Ему уже исполнилось больше двадцати, но, несмотря на цветущий возраст, выглядел он никудышно. Перекошенная уродством фигура, прыгающая походка. Но более всего его портил взгляд — исподлобья, мрачный, ненавидящий.

Придя ко мне, он потребовал пустить его в хранилище архивов.

— Простите, ваше высочество, не имею на то дозволения, — ответил я со всей учтивостью, на какую способен.

— Что ты мелешь! — заорал он. — Я сын короля!

— Не сомневаюсь в этом ни минуты, ваше высочество, но не могу допустить никого, ибо отвечаю головой, — вежливо, но твёрдо сказал я. В принципе таких строгих предписаний я не имел, но что-то мне подсказывало: этого Пипина нужно опасаться.

Он зашипел, как гадюка, плюнул на пол и выбежал прочь. Я же вновь углубился в документы, вспоминая то Имму, то Хильдегарду.

Через некоторое время в Ахенский замок прибыла Фастрада. Она страдала ужасными зубным болями, и король посоветовал ей лечиться горячими ахенскими источниками. Не прошло и недели, как меня вызвали к ней.

Новая королева сидела на подушках и ела мёд с огромного блюда, выплёвывая соты. Лицо её показалось мне опухшим — наверное, из-за зубов.

— Архивариус... не помню, как тебя там, — произнесла она, не глядя на меня. — Король сказал, что ты недурно читаешь вслух. Вот тут книга одного святого, прочти мне немного...

Она ткнула пальцем в труды блаженного Августина.

— С какого места читать, Ваше Величество?

— Да с начала и читай.

Я открыл книгу, знакомую мне до чёрточки. Сколько раз я читал её Карлу и Хильдегарде!

— ...В этом сочинении, любезнейший сын мой Марцеллин, тобою задуманном, а для меня, в силу данного мною обещания, обязательном, я поставил своей задачей защитить Град Божий, славнейший как в этом течении времени, когда странствует он между нечестивыми, «живя верою», так и в той вечной жизни, которую сейчас он «ожидает с терпением», веря, что «суд возвратится к правде»...

— Ничего непонятно, — проворчала Фастрада, — читай ещё раз.

Со второго раза вышло не лучше.

— Вечно он требует невозможного, — сказала она с досадой, — и старших дочек мучает учёбой почём зря. Я своих не дам учить. Женщина должна рожать детей.

Рожать у неё как раз получалось плохо. За почти восемь лет брака — только две девочки-погодки. Поняв, что сказала невпопад, королева сменила тему: