– Отпусти его!

– Ты? – просипел Акарханакан. – Анетуатхэ, ты?

– Я! Не ждал меня? Думал, что интаи справятся и меня вообще больше можно не ждать?

– Анна… – это было последнее слово, которое Павел протолкнул сквозь онемевшую глотку. – Анна…

Господи, откуда? Впрочем… пропустить в этом катаклизме зеленую вспышку межвероятностного прокола было проще простого.

Индеец стряхнул с себя его руки, секунду будто бы размышлял, воткнуть все-таки второй шприц или подождать.

– Не смей! – выкрикнула Анетуатхэ, делая шаг вперед. – Он нужен мне!

Лучемет в маленькой руке трепетал, словно пойманный голубь. Павел хорошо помнил, что при нужде эта рука умела быть тверже стали, но ей наверняка еще ни разу не приходилось направлять оружие в отца.

– Тебе или мятежникам? – зловеще уточнил посол. Он тяжело перекатился на живот, с видимым усилием сдерживая стон, поднялся сначала на четвереньки, потом – медленно – в сидячее положение. И, наконец, на ноги. Скрипнул зубами, скособочился, но устоял. – Тебе, дочь моя, повитая с благословения служителей Солнца, осененная по рождении благодатью Инти, вознесенная стараниями моими на вершину касты? Или банде презренных грязных такинэ, чья кожа бледнее, чем у мерзкого гнилостного червя? Отвечай, презренная, преступившая законы Империи и Золотого бога!

Говоря это, он все продвигался вперед, сжимая в кулаке шприц с обнаженной иглой. И на последнем гневном выкрике блудная дочь все-таки сделала шаг назад.

– Ты знаешь ответ, отец, – вымолвила она. – Ты знаешь его с тех пор, как отдал меня жрецам на сожжение в жертвенном очаге. С той самой минуты, когда Павел пришел и шагнул за мной в огонь… Ты знаешь ответ. Причем не только на этот вопрос.

– А-а… – протянул посол, делая новый шаг. – Ты вон о чем… Законы Древа и равенство разумных? Только мозг бледного такинэ мог породить такое! Ты – моя плоть и кровь, воспитанная в почитании императора и богов, – как ты могла слушать? Где был твой лучемет, дочь, когда ты впервые внимала этому бреду?!

– Ты не прав, отец! – Ее выкрик получился отчаянным, словно вслед уже давно проигранному спору. – Ты же самый просвещенный из своей касты! Ты презирал жрецов и боролся за отмену жертвенных сожжений! Ты нес слово сапа-инки в ветвях Древа и видел много миров, устроенных не так, как наш! Почему же ты – именно ты – не сумел внять доводам разума!

– Замолчи, поправшая святыни! Пади ниц и молись!

Это было сказано слишком мощно. Подавляющий волю приказ, не подчиниться которому существует лишь один способ…

Ее нервы не выдержали, и палец прижал кнопку сильнее, чем нужно. Пляшущий луч ударил в камни, рождая крохотный вулкан у ног посла. Метнулся в лазурное небо и угас, когда Анна в страхе выронила оружие.

– Не могу, – выдохнула она. – Будь ты проклят, отец… Я не могу. Суди, так, как того требует твоя совесть. Но знай, что обрекаешь не только меня…

– Я потерял тебя давно, – произнес инка опустошенным голосом. – В ту самую минуту, когда землянин вынес тебя из костра. Ты могла бы жить! Жить вечно в моей памяти и в молитвах народа ацтеков! А может быть, и в чертогах Инти – кто знает, вдруг жрецы все-таки правы? Но ты предпочла умереть для всех, кроме грязных белых такинэ…

– Все бесполезно, – она сокрушенно качнула головой, – мне не убедить… Ты судишь меня уже восьмую полную луну, такой приговор не изменить в одночасье. Остается лишь привести в исполнение… Сможешь сам? Не поручая воинам бога? – Она медленно опустилась на колени и склонила голову. – Только, пожалуйста, поторопись, потому что мне сейчас очень страшно…

Индеец застонал, воздев сжатые кулаки к небу… К великому Инти, давно поднявшемуся над деревьями… И вдруг порывисто обернулся.

– Видишь?! – Он крикнул это землянину, зная, что тот видит, слышит и понимает: – Посмотри, на что ты обрек меня! Я видел гибель моих детей и моей империи – даже если бы ты очень старался, то не смог бы выдумать ничего страшнее! Разве осталось у меня что-то еще, кроме этой мести?! Спасибо богам, что остановили мою руку: теперь ты умрешь ужасно! – Он снова повернулся к Анне: – Но ты, дочь моя, погибшая восемь лун назад, этого уже не увидишь…

Павел мог бы многое возразить на эти обвинения. Он мог бы рассказать о вреде религиозного фанатизма, который сожжение заживо требует считать священной жертвой. И еще добавить кое-что на непечатном русском по поводу папаши, неспособного поднять голос против жреческой инквизиции… А напоследок разъяснить, что надо бы сделать с ним, с его Золотым богом и заодно с его просвещенным императором…

Мог бы… если б язык во рту не распух бесчувственной сосиской. Теперь же ему оставалось только продолжить начатое. Еще немножко, совсем малость… пальцы почти не чувствовали насечки на рукояти. Но она ведь тут, никуда не делась во время прыжков по лесу и камням… Так, а теперь назад. Лишь бы ни за что не зацепиться – сил справиться с весом собственного тела не будет точно…

Посол перешел на язык предков и напевно вещал что-то то ли солнцу, то ли склонившейся пред ним жертве. Шприц он теперь держал двумя руками, словно жертвенный кинжал. Сколько длится молитва? Минуту? Две?

Павел решил не проверять. «Беретта» удачно уперлась рукояткой в камень, иначе вихляющаяся кисть не выдержала бы тяжести. А так нужно лишь сосредоточиться на указательном пальце…

Какой же длинный свободный ход, будто тянешь бесконечно упругую резину…

Выстрел грянул пушечным ударом. Гулкое эхо унеслось в тайгу, где-то в паре метров звонко брякнула гильза… А посол удивленно обернулся, глядя на землянина через оцарапанное пулей плечо.

Отдача сбросила руку с упора, и Павел зверем зарычал, восстанавливая положение. Вот так, и бросить сверху вторую, словно полено, чтоб хотя бы весом…

Новый выстрел ударил не только по ушам. Инка взмахнул воздетыми руками, шприц полетел в сторону. Анна сжалась на коленях, обхватив голову…

А Павел все давил и давил на курок. Методично, усилие за усилием, словно гимнастика для указательного пальца: ну еще разок, ну давай, родной!

Последний удар бойка не вызвал нового выстрела, и кисть тут же расслабилась, вывернулась, упуская скользнувшее с камня оружие.

Акарханакан, бывший посол бывшей империи, сделал еще один шаг, отступая. Открыл рот, словно для крика… и беззвучно опрокинулся назад, скрывшись за валом.

А его дочь подняла голову, ошеломленно уставившись на землянина. Вернее, на его идиотскую улыбку паралитика-олигофрена.

Все-таки победа. Теперь уж точно без вариантов. И никакого тебе облегчения – не заслужил.

Надо же, опять остался в дураках!

Провожатый шел быстро. Даже слишком быстро. Почти бежал. Никакого подвоха, скорее всего ему действительно велели побыстрее доставить гостя в зал совета. Но полномочному и чрезвычайному послу империи Инка в Ассамблее миров от этого было не легче. Коридоры, коридоры, коридоры… Залы, анфилады, галереи… Во имя солнечного бога, как можно было выстроить такой огромный дворец?! Посол и прежде слышал, что обиталище Царей Атлансии занимает целый остров, бывший некогда колыбелью цивилизации детей Посейдона. Но одно дело – смеяться над сплетнями при дворе Сапа Инки, и совсем другое – нестись едва ли не вприпрыжку за слугой, который, кажется, поставил себе целью уморить высокорожденного.