Должно быть, по едва заметной искорке в ее глазах, по дрожанию ее пальцев Джордано понял, что сейчас она всадит в него пулю: в плечо, в руку, в ключицу – раздробит ему кость, потом другую и так далее. Однако, вместо того чтобы сдаться, он улыбнулся ей, одними губами. И от этой его реакции Лин вздрогнула.

– Да пошли вы!.. Я… никогда… не заговорю…

И тогда она решилась. Но какой-то голос внутри ее приказал ей отвести руку как раз перед тем, как она нажала на спуск. Пуля ударилась в стену, в пятидесяти сантиметрах от цели. Лин не смогла, не осмелилась, слишком крепки оказались преграды, у нее не было ни сил, ни отваги Жюдит Модруа. Она рухнула перед ним на колени, ухватилась за ворот его свитера и принялась трясти его, умоляя: «Говори же, говори, мерзавец». Но это было все равно что трясти мертвое тело, тряпку – он больше не сопротивлялся, готовый к новому страданию, потому что новая боль не могла быть сильнее того, что он уже претерпевал.

Да, он был готов уйти вместе со своими тайнами. Он покидал поле боя.

Лин поднялась на ноги, она не знала, что делать. Жюлиан оставался в стороне, в полной нерешительности. Она поняла, что муж так ничего и не вспомнил, что он действовал инстинктивно. Она представляла, какой хаос творится у него в голове, какие вопросы там сталкиваются. Наверное, ей не следовало привозить Жюлиана сюда, лучше было оставить этот ад для себя одной, но теперь уже слишком поздно. Он знал, и он узнает. Он и прежде знал, в любом случае.

Она с досадой глянула на него, схватила за руку и потащила за собой. Они сбежали, оставив Джордано погибать в его тюрьме.

Вскоре после полуночи Вик припарковался вдоль тротуара, потушил фары и вперился глазами в облицованный желтыми и серыми плитками дом с изящной каменной аркой, изысканно освещенной и украшенной гирляндой. Этот дом – это двадцать лет его жизни и столько же лет кредита, воспоминаний, дней рождения, праздников. Для соседей по улице сегодня превосходный вечер. С рождественским ужином, с хлопьями снега, ласкающими плечи и пушистым слоем ложащимися на шапки и шарфы. Волшебный вечер со снеговиками и потихоньку отворяющимися гаражами, куда тайком проникают переодетые Деды Морозы – частенько члены семьи – со своими полными подарков мешками за спиной.

Вик набрал в грудь воздуха, вышел из машины и с пакетом в руках позвонил в дверь своего дома, как чужой. Автомобиль родителей жены был припаркован на подъездной дорожке. Он слышал музыку, стук приборов о тарелки. Ему пришлось позвонить несколько раз, прежде чем появилась Натали. В одну секунду выражение ее лица изменилось, улыбка превратилась в узкую прямую щель. Она обернулась – посмотреть, нет ли поблизости родителей – и на всякий случай слегка прикрыла дверь.

– Вот черт, Вик, уже почти час ночи. Что ты здесь делаешь?

– Я хочу видеть Корали.

Она сверху донизу окинула его пристальным взглядом, убедилась, что он не выпил, что он в нормальном состоянии для такого времени суток, бросила взгляд за его спину, на его раздолбанную тачку.

– И речи быть не может. Тебе здесь нечего делать. Тут мои родители; если отец узнает, это плохо кончится.

Вик толкнул дверь:

– Ты не понимаешь. Мне необходимо ее увидеть. Всего две минуты. Две крошечные минутки, здесь, на крыльце. И я уйду. Обещаю тебе.

Натали колебалась, глянула на пакет, потом ему в глаза. Что это, усталость? Или он плакал?

Она едва заметно покачала головой:

– Пойду посмотрю.

Она закрыла дверь. Спустя пять минут появилась Корали. В усыпанном блестками платье, с прической, с длинной изящной лебединой шеей, она показалась Вику великолепной, настоящей женщиной. Он сглотнул, порывисто обнял ее и подумал, до чего же им повезло, что они живы. Нет, он никогда не признавался дочери, что дорожит ею, и даже в такой особенный вечер ему не удается высказать это, слишком трудно, даже труднее, чем сообщить о кончине юной Сары ее родителям. Слова царапали ему горло, как колючая проволока. Так что он просто-напросто крепче, чем обычно, стиснул ее в объятьях – его единственный способ выразить свои чувства.

– Па! Ты… Ты делаешь мне больно!

– Ой, прости.

В смущении он отстранился и вдруг, прямо перед оторопевшей дочерью, вытер рукавом глаза.

– Даже на это я не способен.

Наконец она улыбнулась и взяла подарок, который он робко протягивал ей. Обычно подарками и гостями занималась Натали.

– Спасибо, па. Я рада, что ты пришел.

Она поцеловала его в щеку. В ответ Вик улыбнулся, потянулся ладонью к лицу дочери, потом передумал и запустил руку в ее длинные волосы.

– Счастливого Рождества, детка.

Большего Вику и не требовалось. Он, не оглядываясь, побежал к машине. У него не было ни сил, ни отваги, куда там. Сколько мог, он сдерживал слезы, но, проехав две улицы, принялся плакать, как кающаяся Магдалина. Он уже не знал, грустить ему или радоваться, что у него еще есть дочь, что он не как Морганы, лишившиеся своего единственного ребенка. Морганы, которых он оставил в том большом пустом доме наедине с их невыносимой участью, с их скорбью, с их проблемами.

Убедившись, что слезы высохли, он с папками под мышкой вернулся в отель и свободной рукой помахал Ромуальду. Другая была занята бутылкой джина, купленной за десять шестьдесят в забегаловке возле вокзала Гренобля и наспех запакованной в бумажный пакет.

– Счастливого Рождества, Ромуальд.

– Счастливого Рождества, мсье.

– Как там Мам-Ам?

– Все хорошо, мсье.

– Спасибо, спокойной ночи.

– Спокойной ночи, мсье.

Он вооружился последней улыбкой и углубился в пустой коридор, пустой, как паркинг или соседние номера, – никто не оставался в рождественскую ночь в подобном месте. Пожалуй, это единственное преимущество: он будет в тишине и покое, отель принадлежит ему одному. Он заперся на ключ, сбросил со стола все барахло на пол, разложил копии документов Колена Бершерона и досье Энди Джинсона, водрузил рядом свою бутылку, раскрыл шахматную доску и расставил фигуры по клеткам, несомненно, для того, чтобы в который раз сыграть «Бессмертную партию» Каспарова.

Вик чувствовал, что, как никогда, готов снова встретиться с Путешественником, но теперь он располагает важнейшей деталью: убийца соврал насчет Сары Морган. Он присвоил себе преступление, заявил, что наконец укажет место, где закопал тело, а это невозможно.

Зачем Путешественник утверждает, что убил Сару? Если не он в течение четырех лет удерживал девушку в неволе, то кто? Мориарти? Для чего столько времени сохранять ей жизнь?

Вик взял лист бумаги и уселся прямо на пол, на омерзительное ковровое покрытие цвета голубиного крыла. На бумаге он написал слово, которое Джинсон сказал ему, когда они встретились, «misdirection», и номер, обнаруженный им на обложке блокнота Дельпьера, найденного им в мешке для мусора. Эта последовательность цифр прочно засела в глубине его памяти: 27654.