Я была нарасхват. Не обошлось и без подводных камней и подножек. Так, в день приезда, на ужине у Гуттузо, к моему удивлению, не оказалось Паоло, но был Вирджинио Роньони, до того с Ренато и Мимиз не знакомый.

Гуттузовский дом – palazzo Grillo (XVI век) с фонтаном Бернини на крохотной площади Грилло – превращён в крепость: с красными бригадами шутки плохи, что ни день – бомбы, взрывы, убийства. На днях убили прямо в университете профессора права Башле. Их тактика (по сей день) – убивать не просто «слуг режима», а тех, что поголовастее.

Ренато прибежал из мастерской в рубашке нараспашку, кинулся меня обнимать, долго не выпускал из рук, обцеловывал:

Ты с нами, ты с нами! Наконец-то!

Лучилась Мимиз. Чуть удивлённо наблюдали за нами гости – Паоло Буфалини с женой. Он – из коммунистической элиты, шпарит по-латински. Ночью покажет мне развалины римского Форума так, будто он там не раз сам тусовался.

Привели повидаться со мной Рокко. Рокко, в ранней молодости сицилийский рыбак, стал на многие годы правой рукой Ренато.

Бывал с ним в Москве. В отличие от хозяина, про себя презиравшего советскую номенклатуру, любил советскую власть всей душой, безоглядно, а Юля ведь оттуда. Рокко тяжко болен, уже не тот, что на знаменитом портрете, поседел и стал похож на благообразного, стареющего американского негра.

Молчаливый Альдо, наслышанный обо мне (в доме вся обслуга – с незапамятных времён) подкладывает мне лучшие кусочки артишоков.

Ренато то погладит меня по руке, то обнимет:

Giulietta mia! Юлечка моя!

Волнение – не до еды – возрастает с приездом припозднившегося Роньони. Прежде, чем поздороваться (и познакомиться) с хозяевами, он устремляется ко мне, прижимает к сердцу:

– Скажи мне, что это не сон, что это ты!.. Как жалко, что нет Джанкарлы (она с детьми дома в Павии).

Насилу угомонились.

На другой день общество взаимного восхищения образовалось в… Президиуме совета министров Италии на улице Бонкомпаньи, где очень доброжелательная функционерка Бонкомпаньи (запомнилось совпадение) и её шеф, генеральный директор департамента информации и авторских прав профессор Бордзи, ждали меня с нетерпением и… любопытством. До меня премию по культуре получил швед, переводчик итальянской поэзии и секретарь Нобелевского комитета, с ним всё было ясно, а что за птица эта москвичка… Профессора почему-то беспокоило, чем я занималась в течение всех этих последних лет после присуждения премии. Но он быстро успокоился – за четыре года у меня вышло четыре книги (Камон, Шаша, Родари, Грасси). Впоследствии, посылая мне нащёлканные во время церемонии фотографии, он, от избытка чувств, совсем по-свойски, хоть и на бланке, написал: «Дорогая Юля! Ты не только молодец и симпатяга, но ещё и фотогеничная!». (Эк, куда хватил!)

Церемония вручения была назначена на 18.30 13 марта в Grand Hotel’е на Via Veneto. Двести метров от моей гостиницы до Гранд Отеля мне не дали пройти пешком, повезли на правительственном тёмно-синем автомобиле. Импозантные, в ливреях, служители. Фотографы. Радио и телевидение. Профессор Бордзи взволнован:

– Первый случай за всю мою многолетнюю практику! Я разослал 125 приглашений, принято 124! Сто двадцать пятый, Акилле Милло, звонил из Неаполя, со съёмок, умолял отложить церемонию на один день… Как вам, синьора, удалось их вытащить?!

А что тут объяснять? Если бы цековские мудаки не придерживались своего, и признаться, исконно российского принципа «тащить и не пущать», обстановка бы за четыре года не накалилась и зал, возможно, был бы таким же нормально полупустым, как в предыдущих случаях. А тут валом валят… Вот Ирина Алексеевна Иловайская-Альберти (позже многолетний главный редактор парижской «Русской мысли»), Ренато с Мимиз, Моравиа, Паризе, Леонида Репачи, Д’Агата, Сильвана Де Видович. Альдо Де Яко со своим синдикатом писателей, Биджаретти с Матильдой, Энцо Сичильяно, Гертруда и Мария – вдова и дочь генерала Нобиле, скульптор Эмилио Греко с дочерью Антонеллой, искусствоведом, Корги со всем штатом Италия-СССР, Джорджо Альбертацци, режиссёр Скуарцина… Моя Нина-Паганиночка жмётся поближе к Паоло, а Паоло с хозяйским видом хитровато улыбается в усы: с трудом сдерживает ликование.

Все отметили: никого нет от советского посольства. В перестройку мой бывший ученик Юра Карлов, посол в Ватикане, тогда культурный атташе, попросит у меня прощения за это: и то хлеб.

Речь Бордзи, как положено, изобиловавшая суперлативами, увенчалась вручением диплома и чека на 800 тысяч лир. Во время моей, ответной, Паоло, по словам Нины, проронил скупую мужскую слезу, а сама она обревелась (видно было по чёрным подтёкам риммеля), хотя не всё поняла.

Если верить пожелтевшей римской газете с интервью со мной, ничего особенного я не сказала. После благодарности официальным лицам и учреждениям за награду и за терпение, с каким меня столько лет дожидались, а также друзьям, 25 лет понапрасну посылавшим мне приглашения в Италию (Гуттузо, Вентури, Мандзу, покойный генерал Нобиле), акцент я сделала на «особой благодарности Паоло Грасси», которого причислила к учреждениям, «ибо Грасси – самое настоящее государственное установление, уникальное и сверх-эффективное, динамо-машина, вырабатывающая гуманность и доброту. Я хочу сказать тебе спасибо, Паоло, прилюдно за любовь и внимание, которыми ты окружил меня в самые тяжёлые годы моей жизни. Счастлива страна, у которой есть такие люди, как ты». Следовали благодарность Альдо Де Яко с его синдикатом писателей, «четыре года упорно боровшемуся за меня», Винченцо Корги с его Италией-СССР, «с которыми мы немало, бескорыстно и с самыми благими намерениями потрудились на ниве культуры»… «Все знают: у культуры не должно быть границ; чтобы циркулировало Слово, нужны переводчики, поэтому будем считать, что сегодняшняя премия – не только мне (следует перечень коллег-итальянистов)»… «Переводить с итальянского сложно и легко. Сложно, потому что сложна Италия, и легко, потому что любовь к итальянцам у русских в крови. Раньше любили Растрелли, Кваренги и Росси, а теперь вас, и было бы преступлением не воспользоваться этим генетическим кодом»… «Прополоскав свой итальянский язык в Арно, в Тибре, а то и в По, я, даст Бог, буду переводить вас и впредь – переводить и никогда не предавать (tradurre, mai tradire), можете на меня положиться.»

В рутинной ситуации раздалось бы три хлопка, а при царившей в зале эйфории мне досталась почти standing ovation, стоячая овация.

Общество взаимного восхищения не желало расходиться. Уже съели горы тартинок а-ля фуршет и выпили пищеварительного ликёра, и, вроде, наговорились (у меня сел голос), – одиннадцатый час! – расставаться не хотелось. Мне было отрадно сознавать, что я невольно, хоть на один вечер, сблизила подчас далёких друг от друга и даже несовместимых людей.

Паоло бил копытом, нас ждал столик в ресторане отеля Eden с видом на Рим с птичьего полёта.

«Знаешь ли ты край, где цветут лимоны?» – с трудно скрываемым восторгом спрашивает Гёте, помня и об инквизиции, и о Монтекки и Капулети, но всё прощая Италии за красоту и талант. Так же настроены Стендаль, Павел Муратов и все мы. Только итальянцы, чуть что, Италию и итальянцев поносят. Привить им патриотизм ни у кого не получается; не получается даже футбольную команду заставить петь гимн Мамели – шевелят губами, но только для вида! Паоло Грасси – исключение; у него, потомственного социалиста-реформиста, сильно выражена гражданственность: демократия это не только свобода, но и порядок, правила, ответственность. На его письменном столе, под стеклом, – талер, символ умелого правления. Он многих шокировал своим запретом являться в Ла Скалу в джинсах: «Запомните, театр это праздник!».