— Ну что, заступился за своего президента? — спросил белоголовый мужик. — Молодец, зачтется.

Он встал на одно колено, больно оперся Мбубе на плечо, затем поднялся во весь рост.

— Я не хочу жить в Грязи, — зачем-то сказал Мбуба, потирая занывшее плечо. — Я хочу, где тепло и сухо.

— Правильно, старина, — кивнул чужой. — И я хочу, где тепло и сухо. Может, вместе поищем? Вот только клинки мои соберем…

— Я не старина, — обиделся Мбуба. — Старая только Мембе, еще был старый Момо, но он ушел.

— Не старина? — Чужак покачнулся и снова, громадным своим весом, обрушился на Мбубу. — Сколько же тебе… пацан?

— Восемнадцать зим, — гордо сказал Мбуба.

— Ты за кого меня держишь? — покрутил головой человек с тяжелым именем «президент». — Ладно, давай ныряй за ножами. Смотри, не порежься…

Мбуба послушался. Он и сам не понимал, почему слушается этого страшного, избитого зверями великана. Чужой угнездился на кочке, вылил воду из кожи, надетой на ногах, распихал клинки по кармашкам. Затем стянул кожаную рубаху и остался в странной блестящей шкуре, тоже порванной, но несильно. Позже Мбуба вызубрил, шкура называлась «кольчуга». Рваную кожу он забрал себе.

Мбуба порезался только два раза, пока вынимал клинок из горла Мбики. Затем чужой мужик потянул с шеи веревку с мешочком. Из мешочка снова посыпал рану, часть порошка проглотил. Мбуба почуял резкие запахи трав.

— Жарко тут у вас… — устало выговорил президент. — Потому и дохнете за пару лет — зараза… Ничего, пацан, это вы еще Желтых болот не видали…

Потом они долго молчали. Мбуба не мешал чужаку дремать. Люди Грязи попрятались. Никто больше не выбегал с дубинами и с глупыми идеями. Иногда булькали пузыри, вздыхала далеко Мать-Крыса, ее дети шуршали в колючей траве. Иногда было слышно, как роют землю Клыкастые и пищат их маленькие. Над логовом Матери-Крысы воздух плясал, тянулись вверх серые струйки. Когда небесный огонь почти спрятался за Рыжими кочками, Мбуба подумал, что скоро дни совсем уступят темноте, а болото покроется льдом. Останется только Теплое место, где под водой дышит Мать.

— Ладно, загостился я у вас… — Чужой хлопнул себя по колену и, кряхтя, засобирался в путь. — Эй, приятель, тут долго сидеть нельзя, отрава. Понимаешь, что тебе говорят? Кстати, тебя друганы не прихлопнут вечером? Может, со мной, за компанию, а?

Мбуба вспомнил вдруг сестер и пожалел, что не родился женщиной. Он бы тогда смог уйти с мужчинами Огогоков в теплые и сухие края. Правда, пришлось бы делать что-то неприятное. Мбуба никак не мог вспомнить колючее слово, которое всем так не понравилось…

— Я не могу, где холодно, — сказал он. — Где холодно — все умирают.

— Умирают такие, как вы! Ленивые уроды, которым нравится сидеть в грязи, — рассердился седой мужик. Он выжал свои волосы, замотал их в грубую косичку и укрепил на голове. — Вы скоро все тут подохнете, потому что работать не любите…

Мбуба обрадовался. Мужик произнес именно то слово, пугающее и колючее, которое говорили Ога и Огомка.

Работать.

Слово было колючее, но Мбуба обрадовался.

— Пошли, пошли, а то одному мне тяжко, — президент тяжело разогнулся, закашлялся, держась за грудь. Пальцы и кольчуга стали красные. Чужак поманил Мбубу, знаками показывая, что надо помочь. — Нам бы к железке выйти, знаешь, где железная дорога?

Мбуба подумал. Слова складывались знакомо, что-то он слышал…

— Какой тут город близко? — продолжал допрашивать президент. — Понимаешь? Город? Дома, машины, церкви… Иркутск? Улан-Удэ слышал? Чита?..

Мбубу точно подкинуло.

— Чи-та, — повторил он. — Чи-та, Чи-та.

— Ага, что-то искрануло?

— Далеко, плохо, холодно, — Мбуба неожиданно для себя разговорился. — Далеко после Высокой травы. Звери страшные. Люди злые. Больно кидают огнем, не любят Мать-Крысу. Там ловили моего брата, как птицу Фа… — Он показал, как ловили, большой сетью. Слов для дальнейшего рассказа не хватило. Мбуба так разволновался, вспомнив вдруг старшего брата, что слезы навернулись.

— Это нам знакомо, — кивнул президент. — Выходит, они там, в Чите, на вас, как на рябчиков, охотятся? Ничего удивительного, позиционируете себя как… Впрочем, не бери в голову. Пацан ты крепкий, сообразительный, власть законную уважаешь. Слушай, может, тебя губернатором Байкала назначить? Сразу должность не обещаю, ВРИО пока побудешь. Насчет жалованья, думаю, договоримся… Ты как, хочешь быть губернатором?

— Хочу, — сказал Мбуба. И подставил плечо.

Он родился зимой 1755-го, в год, когда императрица Елизавета Петровна, с подачи любимчика Шувалова, подписала указ об основании Московского университета, а Сенат засел сочинять новое уголовное Уложение…

В тот год Британия и Франция завязли в позиционных боях за южноафриканские территории, Женевский часовщик Жан Вашерон основал одну из известнейших часовых фабрик, а уроженка Бордо Мари Бризар заложила основу ликерной империи…

В тот год Батырша поднял башкиров, но ловкими действиями российского правительства, татарскими грамотами к степнякам, вкупе с казацкими саблями, удалось вытеснить смутьянов за Яик и надолго стравить их с киргизами…

Иммануил Кант защитил три диссертации в родном университете, получил право преподавать и опубликовал свою теорию зарождения Солнечной системы из пылевого облака…

В тот год тридцатиметровое цунами обрушилось на Лиссабон, уничтожив город до основания…

Великие фигуры рождались в разбуженной России.

…Бродяга с нежного возраста трепетал при слове «смерть», при самом невинном его упоминании. Вполне вероятно, известную роль в этом сыграли бездетные, пугливые тетушки, обитавшие в двухэтажном особняке его папеньки. Папенька верой и правдой служил императорской короне, а тетки крутили столики при свечах, хором визжали, заглядывая в чашку с кофейной гущей, шептались с безобразными калеками и странницами. Любимого племянника потчевали апокалиптической литературой, «откровениями» явных психопатов и псевдомасонской белибердой. Удачно, что девятилетний Бродяга открыл для себя щедрую отцовскую библиотеку, проторил туда путь и смог разбавлять кликушеские словопрения родни сочинениями вполне крамольными. В силу перманентных военных кампаний полковнику было не до ребенка, а его мать парализовало при родах младшей сестренки.

Он боялся смерти, но не так, как сверстники-подростки. Боялся до одурения, до резей в животе. Бродяга почти не участвовал в шумных забавах, штудировал науки в имении, в размашистом псевдоантичном доме, благо средства отца позволяли учителей завозить из Москвы. Тщательно обходил кухню с ее острыми ножами и булькающими кастрюлями, поздно начал ездить верхом. Когда подрос, не напрашивался со взрослыми на охоту, избегал диких зверей, а также собак, карнавалов с петардами, катаний на лодках, стрельбы по мишеням, рыбных блюд, петухов, поездок в старопрестольную, портных с иглами, грозы…