Степан увидал на суку над ним темное тело зверька. Приглядевшись, различил пышный хвост, острое рыльце.

Ёкнуло в груди: «Соболь!»

Зверек сердито урчал и пырскал всякий раз, как Пестря делал попытку подскочить.

Степан поднял ружье, но сейчас же снова опустил его: «Далеко!.. Надо наверняка. Он теперь только на Пестрю глядит, все равно не заметит…»

Тщательно выбирая место, куда ступить ногой, затаив дыхание, Степан сделал еще шагов десяток.

Пестря на мгновение оторвал взгляд от соболя и метнул глазами на хозяина, будто приказывал: «Куда прешь? Бей!»

Степан положил ружье на сучок, прицелился в голову зверьку и нажал спуск.

Сквозь дым видно было, как Пестря кинулся вперед. Перескакивая через пни и валежник, сам Степан уже мчался к упавшему зверьку, что-то дико кричал и размахивал ружьем.

Но Пестря был хорошо обучен прежним хозяином. Он только раз давнул горло соболю и отскочил в сторону.

Минут десять прошло, и Пестря давно уже снова рыскал по тайге, а Степан все еще гладил и разглядывал мягкую шерстку зверька. Вблизи он не казался таким темным, как на дереве. Сверху на нем мех был желтовато-бурый, а если дунуть на него, – он раздастся, и ясно виден светлый серожелтый подшерсток.

«Лиха беда начало! – говорил себе Степан. – Теперь как пойдет, – только шкурки считай!»

И правда, пошло. Не успел он бережно завернуть убитого зверька в тряпицу и спрятать за пазухой, как невдалеке опять затявкал Пестря.

В этот раз он сторожил белку. Степан и ее убрал к себе за пазуху.

А к вечеру, когда он, голодный и усталый, вернулся на стан, у него была богатая добыча: два соболя, шесть белок, колонок – рыжий таежный хорек – и на ужин два рябчика.

Оказалось, он принес больше всех.

– Фартит тебе, паря, – говорил рыжий Лука, – мне вот только белки встретились. В охоте первое дело – фарт. Дайко-ся взглянуть, каких добыл.

– Этот «меховой», – сказал он, рассмотрев первого из убитых Степаном соболей. – Рублев сорок за него возьмешь, а не дурак будешь – и все полсотни. А этот вот – «хвост», за этого от силы рублев двадцать дадут.

Второй Степанов соболь был бусенький с рыженькой мастью, куда желтее первого.

Степан только тут узнал, что соболя делятся на сорта по пышности меха и темноте его окраски. Дороже всего ценят темные шкурки – «головка».

Очень редко – как большое счастье для охотника – попадается еще высший сорт «головки» – вороной соболь. За него скупщики дают вдвое больше, чем за простую «головку», – рублей до трехсот.

«Попался б один такой вороной, – думал Степан, засыпая в ту ночь в палатке, – и дело с концом: до Москвы с лихвою хватит».

Во сне он видел в ту ночь Москву.

Скоро Степан понял, как много значит для охотника «фарт».

Проходили дни за днями. Он с утра до ночи рыскал с Пестрей по тайге, то взбираясь на кручу, то спускаясь в долину. Но ему не удалось больше поднять ни одного соболя. Даже белки стали попадаться редко. С каждым днем Степану не везло все больше и больше. Если дело и дальше пойдет так, он вернется в деревню таким же голышом, каким вышел из нее.

Быстро подходила зима. По ночам стали выпадать «переновы» – пороши. По утрам, выходя из палатки, Степан слеп от блестящего снега. Если день выдавался теплый, снег в тайге стаивал к полудню. В холодные дни он так и оставался лежать на земле и на деревьях.

Когда снег «углубеет», – осеновка кончится и артель вернется в деревню.

Степан брал с собой запас сухарей и пропадал со стану до самой ночи. Он поднимется каждый раз все выше по склону горы, – Лука говорил, что «головка» чаще встречается на вершинах.

Один раз он задержался в тайге до темноты. День был хмурый, ветреный. То и дело моросил дождь или принимался падать мокрый снег. Белую голову горы заволокло тучами. К вечеру налетела буря. Сумерки быстро сгущались в ночь.

Степан выбрал место для ночевки в заветёрках под скалой. Костра развести не удалось, – дрова разбрасывало бурей.

Буря перешла в ураган. Небо точно лопнуло: потоки ледяной воды обрушились на голову. В темноте Степан слышал, как мимо него неслись вниз по круче целые реки, слышал, сквозь гул воды, как с треском падали громадные деревья и стонала, металась невидимая тайга. Ураган над ним ревел, как тысяча разъяренных быков, и всю ночь, едва на минуту затихал его рев, где-то вверху жалобно вперебой гоготала стая запоздалых гусей.

Степан сел рядом с собакой и крепко прижался к ней, чтобы хоть немножко согреться. Собака тоже дрожала всем телом. Еще с вечера они оба промокли насквозь. Через скалу над их головами хлестали потоки воды, и их то и дело обдавало холодными брызгами. Изредка в скалу ударяли тяжелые камни, и тогда скала вся содрогалась, и казалось, вот-вот рухнет им на голову.

Только к утру наконец утих ураган. Когда рассвело, Степан не узнал тайги вокруг себя. Потоки воды унесли с собой весь валежник, бурелом и мусор. Поредевший кедрач походил на расчищенный сад.

По небу бежали клочья разорванных туч. Белок почернел. Снег остался только на самой его вершине. Степан вылез из-под скалы и, стуча зубами, стал ломать кедровые ветви. У него был с собой коробок серных спичек. Всю ночь Степан держал его под мышкой. В коробке нашлось несколько неотсыревших спичек. Только бы удалось осушить и запалить мокрую хвою кедровых веток! Тогда можно будет обогреться у костра.

Плохо пришлось в эту ночь и Аскыру. Он жил в том же кедровнике, только еще гораздо выше по склону горы. Ночью он отсиделся в дупле. Он не вымок и не так закоченел, как Степан. Зато его сильно мучил голод. Только с рассветом решился он покинуть дупло и отправиться на поиски пищи.

Долго и напрасно рыскал он по кедровнику. Ливень будто вымел и всю дичь вместе с валежником и буреломом. Запах сырости убил все другие запахи.

Наконец нос его уловил дух мокрого птичьего пера. Аскыр все время тянул носом воздух, чтобы не потерять след. Чутье вело его к поваленному бурей кедру. Птица была по ту сторону лежащего дерева.

Бесшумно, как кошка, Аскыр вскочил на толстый ствол кедра. Сквозь ветви он увидал на земле большого черно-бурого глухаря. Глухарь ощипывал хвою с ветки.

Как ни голоден был Аскыр, он не сразу решился напасть на крепкого петуха. Он приник к стволу и с минуту оставался неподвижен, словно решая, – не убраться ли ему отсюда подобру-поздорову?

Голод пересилил страх. Тесно прижимаясь брюхом к шершавой коре, Аскыр пополз по стволу. Тело его вытянулось и сузилось. Движения стали гибкие, волнистые, как у змеи.

Когда глухарь очутился прямо под ним, Аскыр остановился. Его спина выгнулась горбом, задние лапы подобрались к передним. Он не видел глухаря и не смел выглянуть, – если птица увидит его раньше, чем он прыгнет, она успеет приготовиться к защите. Прыгать приходилось вслепую – на дух и на шорох. Передние и задние лапы Аскыра разом оторвались от ствола, и сейчас же навстречу ему снизу поднялась, гремя крыльями, широкая черная спина птицы. Аскыр вцепился в нее зубами и когтями передних лап. Задние лапы скользнули по тугому перу, и длинное тело зверька беспомощно закачалось в воздухе.