Слова насторожили Дафну. Вернее, вызвали интерес и желание узнать еще больше о взаимоотношениях отца и сына. Не в этом ли причина явной неприязни, если не сказать больше, Саймона к отцу?

Миссис Коулсон совсем расстроилась от собственных речей. Она вынула носовой платок и утерла глаза.

— Видели бы вы, — жалостливым тоном сказала она, — как этот ребенок сам учился… Сам выправлял себя, — поправилась она. — Это надрывало мне душу. Надрывало душу.

Да расскажет она наконец что-то более определенное? Все больше вздохи и восклицания.

Миссис Коулсон продолжала (в час по чайной ложке!):

— Ему ничего не нравилось, старому герцогу, я хочу сказать! Ничего, что бы мальчик ни делал… Конечно, это мое такое мнение, миледи…

Вошла служанка с подносом, начала накрывать стол для чая, разливать его, и экономка перешла на разговор о сравнительных достоинствах равных сортов печенья и кексов и о том, что предпочитает Дафна — побольше сахара или совсем чуть-чуть.

Но только служанка вышла, миссис Коулсон без лишних напоминаний вернулась, слава Богу, к прерванной теме.

— Так на чем мы остановились? — спросила она, отпивая из чашки.

— Вы говорили о старом герцоге, — помогла ей Дафна. — О том, что ему ничего не нравилось в моем муже и что это ваше мнение.

— Господи! — воскликнула польщенная экономка. — Вы слушали всю мою болтовню? Как приятно. Мне давно уже не с кем поговорить об этих вещах. Кого тут сейчас интересует, что было два десятка лет назад?

— Меня, миссис Коулсон. Пожалуйста, продолжайте.

— Ну, что я могу сказать? Я так думаю… всегда думала… Старый герцог не мог простить сыну, что тот не был, как бы это сказать… ну, таким, как он хотел… Совершенным, что ли,

— А каким он был? — вырвалось у Дафны. Экономка не сразу ответила на вопрос.

— Понимаете, миледи, — проговорила она, — хозяин так долго ждал сына, и вот он родился. И в его голове, у герцога то есть, было, что мальчик должен во всем быть… как бы это сказать… подходящий.

— А мой муж не был таким?

— Он хотел не сына, — решительно сказала миссис Коулсон. — Хотел точную копию самого себя. А ребенок, будь он хоть семи пядей во лбу…

Она снова замолчала, и Дафна наконец поняла: чего-то она не может… не хочет говорить.

— Ну, и чем же Саймон не подходил старому герцогу? — Невольно в голосе Дафны прозвучало осуждение, даже неприязнь к тому, с кем она никогда не была знакома.

— А вы, значит, ничего не знаете? — всплеснула руками экономка. — Я-то была уверена… не хотела повторять лишний раз.

— Что повторять?

— Ребенок не мог говорить, — услышала Дафна негромкий ответ.

— Как? — чуть не крикнула Дафна.

— Да, не мог произнести ни одного слова, — повторила миссис Коулсон. — Одни эти… м-м, звуки то есть.

— Боже! Расскажите мне все!

— Да уж теперь как же иначе?.. Как я уже сказала, ни слова не говорил бедняжка аж до четырех годиков, да и потом… одно горе… только м-м-м и все в таком роде. У меня сердце разрывалось на части каждый раз, как он открывал свой ротик… Я же видела, какой он умненький и вообще… А ничего путного выговорить не мог. Как ни старался.

— Но сейчас он так хорошо говорит!

Дафна не нашла, что еще сказать в первые минуты. Даже подумала, не сочинила ли сидящая перед ней женщина всю эту трогательную историю.

Миссис Коулсон заговорила снова:

— А чего ему стоило, бедняжечке, исправлять себя… Свою речь, значит. Уж кто, как не я, помнит все это… Семь лет, семь долгих лет учился он говорить. Если бы не его няня… Дай Бог памяти, как ее звали?.. Ах, да, няня Хопкинс. Святая женщина, скажу я вам. Поистине святая! Как любила ребенка! Собственного так не каждый любит. Я тогда была уже помощницей экономки, и няня часто звала меня поговорить с мастером Саймоном. А уж он старался! Он старался!

Миссис Коулсон опять вытерла слезы.

— Ему было очень трудно? — прошептала Дафна.

— Не то слово! Иногда я думала, мальчик просто не выдержит. С головкой что случится или еще чего… Но он был упорный. Видит Бог, упрямый был ребенок. Не видывала я таких настойчивых детей. — Она горестно покачала головой. — А отец ну никак не признавал его. Ни в какую… Это… это…

— Разбивало вам сердце, — само собой вырвалось у Дафны. — Ваш рассказ разбивает и мое сердце, — прибавила она.

Последовала долгая пауза, в течение которой миссис Коулсон допила чай и, приняв продолжающееся молчание за знак того, что хозяйка хочет остаться одна, поднялась.

— Благодарю вашу светлость за то, что удостоили вниманием мой рассказ, — сказала она.

Дафна взглянула на нее, словно не вполне понимая, о чем та говорит и как очутилась здесь, в комнате. Ей в самом деле хотелось сейчас в одиночестве обдумать услышанное.

Миссис Коулсон поклонилась и молча вышла.

Удушающая жара, стоявшая в Лондоне на этой неделе, внесла свои поправки в жизнь светского общества. Ваш автор видел собственными глазами, как на балу у леди Хаксли мисс Пруденс Фезерингтон ненадолго упала в обморок, но для него (для вашего автора) так и осталось неизвестным, утратила она вертикальное положение из-за жары или тому виной присутствие на балу мистера Колина Бриджертона, произведшего, как считают некоторые, настоящий фурор среди женской части общества после своего возвращения с континента.

Наступившая не ко времени жара подействовала и на леди Данбери, которая несколько дней тому назад покинула Лондон под предлогом того, что ее длинношерстный кот (очень красивое животное) не переносит такой погоды и предпочитает отдыхать в графстве Суррей.

Как многие из вас, вероятно, знают, герцог Гастингс и его супруга тоже не подвергают себя опасностям из-за перепадов температуры, поскольку находятся на берегу моря, овеваемые постоянным морским ветром.

Впрочем, ваш автор не берется утверждать, что они пребывают там в спокойствии и радости, потому что, несмотря на подозрения некоторых злопыхателей, автор не в состоянии засылать своих осведомителей во все интересующие его дома и замки, не говоря уж обо всем королевстве.

«Светская хроника леди Уислдаун», 2 июня 1813 года

Как удивительно, размышлял Саймон, они женаты всего какие-то две недели, а кажется, это произошло давным-давно — такое спокойствие и умиротворение он ощущал сейчас в душе, стоя босиком на пороге своей туалетной комнаты с шейным платком в руках, глядя, как его жена расчесывает на ночь волосы перед зеркалом.

Точно то же он видел вчера, и позавчера, и в этой незыблемости было нечто от мира, от вечности.

Кроме того, и вчера, и позавчера (он надеется, что сегодня тоже) именно в эти моменты ему хотелось (и удавалось) снова ее соблазнить — увлечь на постель. Это он был намерен сделать и сейчас.