Прекрасные очертания «Мэри Тернер» объяснялись тем, что она была построена для охоты на тюленей. Поэтому палубы ее были широки и просторны. Бак, рассчитанный на двенадцать человек, был занят всего лишь восемью матросами-шведами. Пять кают были приспособлены для трех охотников за кладами, Бывшего моряка и штурмана — толстого добродушного финна, которого все называли Джексон, потому что не могли выговорить имя, которое он подписал на контракте.

Первая от кормы каюта отделялась от остальных плотной перегородкой и выходила прямо на палубу. Здесь же, на палубе, между кормой и каютами, находился камбуз. Первая каюта была значительно больше всех остальных, взятых вместе; в ней помещалось шесть коек, каждая вдвое шире, чем койки на баке, и все они были снабжены занавесями.

— Что, хороша каюта, а, Квэк? — обратился Доутри к своему семнадцатилетнему темнокожему папуасу с иссохшим старческим лицом, ногами живого скелета и торсом старого японского борца с большим животом. — А, Квэк! Что ты об этом думаешь?

Испуганный таким богатством, Квэк красноречиво вращал глазами в знак согласия.

— Вам нравится эта коечка? — подобострастно спросил кок, маленький пожилой китаец, рукой приглашая Доутри занять его койку.

Доутри утвердительно покачал головой. Он давно уже знал, что с коками надо ладить, потому что они легко выходят из себя и по малейшему поводу нападают на своих товарищей с ножами и резаками в руках. Кроме того, такая же точно койка была и по другую сторону каюты. Квэку Доутри назначил койку рядом с койкой китайца, оставляя себе с Майклом всю правую сторону каюты. Соседнюю с собой койку он окрестил Киллени-бой и поставил об этом в известность Квэка и китайца. Доутри видел, что А Мой — так звали кока — был не очень доволен этим распределением мест, но он не придал этому значения, и ему только казалось любопытным, что китаец считает для себя унизительным спать в одной каюте с собакой.

Возвращаясь через полчаса после уборки кают к себе, чтобы послать Квэка за бутылкой пива, Доутри видел, что А Мой перенес свои пожитки на третью койку с правой стороны. Таким образом, он оказался в одном ряду с Доутри и Майклом, а Квэк остался в полном одиночестве на левой стороне. Любопытство Доутри возросло.

— Что случилось с китаезой? — спросил он Квэка. — Он не хочет твой быть рядом койка? Почему? Черт побери, в чем дело? Мой очень сердит китаеза.

— Может, китаеза думать мой будет его кай-кай? — усмехнулся Квэк, что с ним случалось очень редко.

— Ладно, — заключил баталер. — Посмотрим, в чем дело. Перенеси твой вещи мой койка, а мой вещи твоя койка.

После нового перемещения, когда Квэк, Майкл и А Мой оказались на правой стороне, а Доутри на левой, он вышел на палубу и принялся за свою работу.

Вернувшись через некоторое время, он застал А Моя переносящим свои пожитки на левую сторону, но на этот раз он выбрал себе крайнюю от двери койку.

«Этот мошенник, кажется, возымел ко мне особую симпатию», — улыбнулся про себя баталер.

Иначе он не мог объяснить себе, почему А Мой старается держаться подальше от Квэка.

— Моя любит менять, — объяснил старый китаец, примирительно и заискивающе глядя на баталера в ответ на прямой вопрос. — Моя менять, всегда менять, понимаешь?

Доутри не понимал и покачал головой, потому что косые глаза китайца не выдавали больше того страха, с которым он украдкой разглядывал согнутые на левой руке пальцы Квэка и его лоб, где кожа между бровями слегка потемнела и чуть уплотнилась, причем на ней наметились три короткие вертикальные линии, или складки, придающие этой части головы какое-то сходство со львом: на языке врачей и специалистов это называлось «львиный лик».

В последующие дни баталер после пятой бутылки пива в шутку менялся местами с Квэком. И неизменно А Мой перекочевывал на другую сторону, но Доутри не замечал, что он ни разу не занял койки, на которой раньше спал Квэк. Он ничего не понял и дальше, когда после того как Квэк успел перебывать на всех койках, А Мой сделал себе гамак из холста, подвесил его к потолку и спокойно, никем не потревоженный, раскачивался в нем.

Доутри выкинул все это из головы, считая, что поведение кока — лишь одно из проявлений непонятного и своеобразного склада ума китайцев. Он все же отметил, что Квэку вход на кухню был воспрещен. Заметил он и другую особенность китайца. Он говорил: «Это самый чистоплотный китаец, какого только видел мир. Камбуз вылизан, каюта вылизана, всюду чистота. Когда он не стирает себя самого, своего белья или простынь, то шпарит крутым кипятком блюда и тарелки. Ручаюсь, что он каждую неделю кипятит свое одеяло!»

Баталер не искал объяснений необыкновенного поведения китайца, потому что его голова была занята другим. Изучение пяти субъектов, занимавших кормовые каюты, и выяснение их взаимоотношений поглощало много времени. Затем его очень интересовал маршрут «Мэри Тернер». Нет такого моряка, который бы не интересовался направлением корабля и не желал бы знать, каков будет ближайший порт.

— Мы как будто идем по линии, проходящей к северу от Новой Зеландии, — строил Доутри свои предположения, в сотый раз украдкой заглядывая в нактоуз. Но на этом и кончались все сведения о направлении корабля, какие он только мог заполучить: капитан Доун сам делал все необходимые наблюдения и самолично разрабатывал их, не допуская к этому штурмана и самым тщательным образом запирая на ключ все карты. Доутри знал о горячих спорах, происходивших в кают-компании, — спорах, главной темой которых служило определение долгот и широт, но больше он ничего узнать не мог, так как ему сразу было заявлено, что единственное место, где нечего делать в такие минуты, — кают-компания. Итак, ему оставалось только заключить, что эти совещания были настоящими сражениями, где господа Доун, Нишиканта и Гримшоу орали друг на друга и колотили кулаками по столу, за исключением тех моментов, когда они терпеливо и вежливо, но упорно расспрашивали Бывшего моряка.

«Он, видимо, держит в руках их план», — решил про себя баталер; но сколько он ни старался, не мог разгадать, каким же образом. Чарльз Стоу Гринлиф звали Бывшего моряка, и это было все, чего Доутри у него добился, кроме бессвязных речей о жаре на баркасе и о сокровищах, лежащих в песке на глубине семи футов.

— Здесь некоторые из нас ведут игру, а другие смотрят и любуются, — закинул как-то Доутри удочку. — И я думаю, что мне придется на этих днях полюбоваться интереснейшей игрой. Чем больше я смотрю, тем больше мне это нравится.

Бывший моряк мечтательно поглядел на Доутри своими невидящими глазами.

— На «Ясном» все были юны, почти мальчики, — пробормотал он.

— Да, сэр, — шутливо согласился Доутри. — Из ваших слов я заключаю, что «Ясный» со своими молодчиками был очень приятным судном. Да, они, верно, мало походили на нашу компанию старых хрычей на этой шхуне. Но я не думаю, сэр, чтобы все эти молодчики так ловко вели бы игру, как ведут ее здесь, на борту. Я как раз восхищался ловкостью приемов, сэр.

— Я вам что-то скажу, — ответил Бывший моряк с таким таинственным видом, что Доутри наклонился к нему, чтобы лучше расслышать. — Ни один баталер на «Ясном» не умел так приготовить мои любимые коктейли, как умеете вы. В те дни мы не знали коктейлей, у нас был только херес и настойки. Но это прекрасные аперитивы[41], — да, великолепные аперитивы.