Она была не вполне уверена, что хочет жить в подобном мире.

Правильного решения вообще не существовало. И наконец она просто пошла побеседовать с Гюнтером Хаафтом. Он был химик и добрая душа, один из лучших исследователей, которых она знала, и, безусловно, очень сдержанный и осторожный человек. Она попросила его порекомендовать человека, умеющего провести вполне определенную операцию.

- Какое странное пожелание. Зачем вам? - спросил Хаафт, и слабая улыбка огоньком промелькнула по его спокойному вытянутому лицу. - Будь вы возраста вашей матери, я бы подумал, что у вашей дочери… - Он замолчал.

С какой готовностью ложь сорвалась с ее губ. Нет, конечно, нет. Для маркетинга требуется определенная информация. Один из наших биологов сумел получить потрясающие результаты в борьбе со старением путем использования экстракта из мозговой ткани зародыша. Мы составляем атлас анатомии человека и необходимые данные для предродовых глав. Но ложь пришла недостаточно быстро, и едва она начала говорить, по лицу Хаафта пробежал понимающий взгляд, ставший затем несчастным, после чего сочувствующим.

Все химики, с которыми Гретхен имела дело, были людьми суровыми, в белых халатах, в очках в проволочной оправе и с нещадно коротко остриженными волосами, так что были видны их розовые черепа. Они были фанатиками, присягнувшими непостигнутой еще идеологии. Среди всех Хаафт представлял исключение. Высокий, породистый, с аристократичной внешностью, он был обезоруживающе торжественным, и все же короткий смешок всегда таился где-то под поверхностью, ожидая неизбежного переключения от мудрости к развязному поведению. Впрочем, не сейчас.

Гретхен сделалась непреклонной. Она не хотела его чертовой жалости.

- Впрочем, вам вовсе не обязательно знать, для чего мне это. Я - ваше начальство. Я подписываю распоряжения на выдачу заработной платы. Могу уволить вас, если захочу. Того факта, что я хочу получить эту информацию, должно быть для вас достаточно.

Он молча взял лист бумаги и написал имя.

Хаафт был более чем просто коллега. Гретхен считала его другом и человеком, чье общество очень ценила. Теперь она утратила эти взаимоотношения. Жаль. Он стал одним из многих.

Как она могла поступить так глупо?

Как она могла быть такой дурой, порочной, ленивой и расточительной? Теперь для нее не существовало достаточно грубых слов. Если бы только она могла на машине времени вернуться назад и сказать несколько слов себе, еще совсем молодой. А ей было что сказать! Она бы крепко взяла за волосы эту ничтожную сучку и поволокла по улице, а потом макнула бы в корыто, из которого пьют лошади. Отчитала бы за каждый сантиметр прожитой жизни! Сделала бы все, что угодно, чтобы вразумить.

Она взяла написанное, тайком отпечатала его и попросила местного почти анонимного стихоплета переложить текст в стихи, чтобы объяснить операцию.

Сначала врач желудок пусть очистит

И вколет что-то, чтобы кожа онемела,

Прям под пупком, анестезию местную.

Войдет игла без крови, без мучений,

Потом же - плавное движение к матке,

В то царство, где тепло, темно и влажно .

У пациентки ж, может, судорога будет.

Изымут жидкости околоплодной часть

Посредством трубочки в простой резервуар,

В котором будут это изучать.

Шприцом введут затем простагландин,

И вот тогда, возможно, будет больно -

О том заранее не знает ни один.

Пройдут часы, затем начнутся схватки

И, может статься, будут и недуги

(Как диарея, тошнота, другие хвори).

От них предпишут доктора таблетки.

И схватки первые те будут не сильны.

Но боль потом останется в заду.

Свободно из вагины воды потекут!

У пациентки боль, быть может, будет.

То вылился пузырь околоплодный.

Теперь спокойно надо полежать,

Пока не началась работа организма;

Для каждой женщины оно по-своему бывает -

Как ощущается, как долго будет длиться,

Заранее сказать никто не может.

Сперва, естественно, появится зародыш,

Затем уже плацента исторгнётся.

Теперь все позади, и помяни молитвой

Поэта, что унял волнения и охи

И легким ритмом и простою рифмой

В стихах аборта изложил син?кдоху.

A. S.

Ей не хотелось этого делать.

Однако, похоже, у нее не было никакого выбора. Никакой возможности выбраться из этой душной камеры. Она запомнила, как биологи показывали ей необходимость кислорода для дыхания. Мышь поместили под стеклянный герметичный колпак так, чтобы воздух не уходил оттуда и не попадал туда. Сначала существо нахохлилось, усталое и встревоженное, делая глубокие вдохи и осматриваясь по сторонам. Затем, когда количество О2 уменьшилось, а СО2 увеличилось, мышь стала беспорядочно метаться по дну колпака, неистово царапая стекло и пытаясь сбежать. Наблюдать за этим было мучительно. Когда кислород иссяк, то же самое произошло с силами животного. Наконец маленькое существо просто легло и смирилось с судьбою.

Все это происходило много лет назад.

За ее окном выстроилась демонстрация протеста. Она слышала, как люди напевно скандировали:

- У-бий-ца. У-бий-ца. У-бий-ца.

Когда они успели?… Когда она вошла в комнату, стояло утро. Комната была наполнена светом. Теперь солнце ушло и наступили сумерки.

- У-бий-ца. У-бий-ца. У-бий-ца.

Скандирование резко оборвалось. Гретхен подошла к шторам и двумя пальцами раздвинула их. Там на мотоцикле прибыл брат Иосафат, чтобы скупо ободрить людей и раздать стопку новых памфлетов. Она увидела, как Иосафат хлопает собравшихся по спинам и пожимает руки. Он выглядел на редкость процветающим. Когда он заговорил с демонстрантом, то неотрывно смотрел на него, пристально, профессионально.

То, что он был реакционным политиком, давало брату Иосафату очень многое. Раз в неделю он вел радиошоу, имел свою колонку в газете и считался столпом местной знати. Он уже пять раз ездил в Рим. Папа сам обращался к нему за советами. По слухам, он содержал любовницу. Если для кого-то современный мир изменился в хорошую сторону, так это для брата Иосафата.

Дружеские смешки звучали среди небольшой группы людей под ее окном.