– Ты хочешь, чтобы я тебя убил?!

– Сегодня отец станет героем. А я помехой славе. Что меня ждет? Очередное подземелье, на этот раз под Сент-Альбаном? Жизнь во тьме? Я... я снова сломаюсь. Я не выдержу такого. Пожалуйста...

– Нет!

– Год-два, и привезут нового зверя. Скажут: учи, Антуан, возьми шесть сутей: шум кошачьих шагов, женскую бороду, корни гор, медвежьи жилы, рыбье дыхание и птичью слюну. Сделай все, как учил тебя сын потерянного народа... – Вложив мушкет мне в руки, он упер дуло себе в грудь. — И я сделаю. Я слишком слаб, чтобы противиться. Я сплету ошейник... ты его сохрани, ладно? Он любого зверя спеленает, подчинит человеку.

– Не надо. – Я попытался отбросить мушкет, но руки мои перестали слушаться.

Антуан же погладил дуло.

– Я ведь мог отравить их. Или застрелить. Или еще что-нибудь сделать, но не сделал. Не сумел. Нужно было кого-то любить, я любил зверей. И позволял им убивать...

– Ты не виноват.

– Виноват. Пьер, не тяни. Мне... мне тяжело. Мне тогда придется самому. Последний шанс, пожалуйста, Пьер, не лишай его.

– Мы уедем... уедем отсюда. Из Лангедока. Из Франции...

– Разве от себя уедешь? Нет, Пьер, все закончилось. Мне давно пора было умереть, и...

И я, Пьер Шастель, девятнадцатого июня года 1767-го от Рождества Христова, нарушив все законы, и Божьи, и человеческие, убил своего горячо любимого брата Антуана во имя надежды и спасения его бессмертной души. Во имя искупления всех душ, загубленных Зверем. Во имя света негасимого, который суть милосердие.

И да простят меня Отец, Сын и Дух Святой, а Пресвятая Дева пологом укроет слезы сердца...

Таково мое признание, сделанное спустя годы.

Я слышал выстрел. Я сидел на краю подоконника и смотрел вниз. Калькутта ждала. Калькутта раскрыла объятья, готовая принять блудного сына, прижать его к продымленной груди и… раздавить, разом грехи отпуская.

Калькутта манила серыми реками и серыми кораблями, что, все так же неспешно, ползли к портам подъездов. Калькутта гудела, кричала, звала и рыдала, манила грязным кружевом листвы и белыми парусами простыней, что бессильно раздувались в попытке сдвинуть дом.

Моя Калькутта. Мой дом. Мой мир.

Мое возвращение.

А в квартире тишина. Получилось у меня последнее представление? Я ведь старался. Если уходить, то... неужели, я уже тогда думал об уходе? Ложь! Тимур думал, а я...

Я сижу на подоконнике и смотрю на Калькутту, а она, становясь пресловутой бездной, пялится на меня. Спрашивает:

– За что ты убил брата своего?

– Он меня предал.

– И что с того?

– Ничего. Просто... просто нам стало слишком сложно вдвоем.

И давлюсь дымом, потому как понимаю – одному еще сложнее. Ничего, это недолго, это на пару затяжек сигареты, а там мы встретимся, моя Калькутта.

Ты хранишь память. Стефа и Вожак. Танечка. Йолина скрипка, печальный голос совести, что вдруг очнулась. Тимур, о котором думать не хочу, но не думать не получается. Я сам, прежний, неозверевший, неизмененный...

Последний глоток дыма. Сигарету вниз. Подняться на подоконник...

И все-таки получилось у меня задуманное?

Да, в общем-то, плевать...

Привет, Калькутта, я снова дома!

В этом доме двери распахнуты настежь, перекрывают коридор, почти касаются друг друга, выпускают на волю сквозняки.

В этом доме все еще живут воспоминания и страхи, но Ирочка справится. Ирочка теперь другая. Сильная. Она не станет продавать квартиру, как предлагает Блохов. Не станет переселять сюда семью, как того желают бабка и мать. Не станет делать ремонт... ей и так хорошо.

– Все-таки ты дура. – Лешка выбрался из комнаты, ходит с трудом, опираясь на трость, голова перебинтована, но уверяет, что мозг не задет. – На кой тебе это?

Нужно. Ирочке очень нужно что-то, что не позволит забыть и снова измениться в себя прежнюю.

– Вот, – она поддержала Лешку за рукав. – Вот тут он Блохова держал. А дальше по коридору меня. Представляешь, думал, что Блохов меня застрелит... а он промахнулся! Промахнулся!

– Тише.

Она разве громко? Не громко. Вот выстрел громкий был, оглушающий. И пуля у самого уха свистнула, точно кто-то ветерком лизнул. И тогда Ирочка совсем испугалась и со страху кинулась на Блохова. Пистолет отобрала. Сама едва не убила... била-била – не убила. Рукоятью по лицу, по рукам, до крови и хруста. Страшно вспоминать.

И стыдно.

Ей потом сказали, что Блохов был не в себе, что его накачали, а ее напугали. Последний спектакль. И еще сказали, будто бы Марат выпрыгнул из окна.

Он – и из окна? Зачем?

А потом и про завещание всплыло. Совсем непонятно.

– Понятно, – отмахнулся Лешка, которому – только ему одному – Ирочка рассказала все. – Как раз и понятно. Смотри, их же на самом деле двое было. Двое!

Тимур и Марат. Марат и Тимур. Марат главный, Марат настоящий, а Тимур – иллюзия.

– Во-первых, генетика. Шастель был или фанатиком, или шизофреником. Во-вторых, среда. Мамаша-алкоголичка, собачья стая, тетка, которую любил, а она умерла. Остался в одиночестве. Вот и создал себе брата. Сначала, полагаю, они одинаковыми были, но чем дальше, тем больше отличий.

У него просто и ровно, по ниточке, по правилам. Только правила не подходят для жизни. Говорит, что Марат создал Тимура? Но человеку ли человека создать? Настоящего, живого, такого, который... в которого... нет, нельзя признаваться.

– Первое убийство усилило раскол, второе и последующие привели к возникновению конфликта между патологическими желаниями и моральными установками, воплощением которых являлся Тимур, – Лешка увлекся, читая лекцию, не видит, до чего ей противно слушать все это. Не хочет она про моральные установки. Тимур ее любил. Иначе зачем все?

– Поскольку доминирующей личностью являлся Марат, Тимур не мог действовать напрямую, поэтому избрал косвенный путь. Нанял тебя, понадеявшись, что ты будешь достаточно любопытна. Начнешь вопросы задавать. Копать. Привлечешь милицию...

Сначала так и было, но потом изменилось. Ведь изменилось же?

– Он делал все, что мог. Не предотвратить удары, так хотя бы сместить вектор. Посадил тебя у окна, зная, что будет устраивать пожар. Познакомил тебя со старухой, зная, что убьет сиделку. Попросил убраться, надеясь, что отыщешь бумажник. Одного не учел, твоей непробиваемой, алогичной преданности. И того, что без второй своей половины жить не сможет. Открой глаза, Ирунь. Ты ж была пешкой в его игре с самим собой. А квартира и деньги – твоя награда.