– Привет, Дэвид, – сказал Сэмми глубоким голосом. – Хорошо, что ты пришел.

В свои семнадцать Сэмми уже был выше шести футов, и хотя я всего лишь на какой-то дюйм был ниже, мне казалось, что он нависает надо мной. На его длинной загорелой шее подрагивало адамово яблоко размером с яйцо. Светло-каштановые волосы разделены на прямой пробор и собраны сзади в короткий хвост, как у Томаса Джефферсона. Голубые глаза смотрели на меня сквозь алый туман. Сэмми протянул руку. Я пожал ее и опустил голову, стесняясь своих слез, но не в силах остановиться.

– Соболезную, ужасная история, – произнес я, но сомневаюсь, что слова прозвучали внятно.

Я подумал, что надо бы отвернуться и взять себя в руки. Я чувствовал себя огромной свиньей, потому что пришел к ним со своей скорбью и смятением. Меня позвали, чтобы я был сильным, а эти слезы подрывали веру в меня.

– Мы тебя ждали. Джейд еще не приехала. Мама созвонилась с ней всего пару часов назад.

С некоторым облегчением я узнал, что момент, которого я ждал все это время, отодвигается еще на некоторое время. Если повезет, то к приезду Джейд я смогу взять себя в руки. Однако истинным спасением для моих чувств стали слова Сэмми. Я прекрасно понимал: у него нет ни малейшей причины сообщать мне, что Джейд здесь пока нет, никакой цели, кроме желания подбодрить меня. Сэмми по-настоящему утешал меня, и я с трудом сглотнул комок в горле, пытаясь стать достойным этого утешения.

Я посмотрел на него:

– Я скучал по тебе, Сэмми, однако лучше бы я прожил всю жизнь, так и не увидев тебя, чем встретиться в такой день, как сегодня.

Я ждал его ответа, но он лишь кротко глядел мне в глаза, и до меня внезапно дошло, что на самом деле я ничего не сказал: мысли звучали громко и сами по себе, но я даже не шевелил губами.

Когда я вошел в гостиную, Кит сидел на подлокотнике дивана, держа раму с фрагментом розово-голубого лоскутного одеяла. Волосы Кита потемнели и стали темно-каштановыми, а некогда щуплое тело обрело какую-то жилистость. Он барабанил квадратными кончиками пальцев по грубой деревянной раме; его сандалии утопали в диванных подушках; ноги у него были на вид сильные, а ногти на них слишком длинные.

– Так я забираю, да? – говорил он своим высоким, рассудительным голосом.

– Не сейчас, Кит, – отозвалась Энн.

– Но ведь я единственный, кому это нужно. Единственный. – Он упорно глазел на кусок одеяла. Он знал, что я в комнате, однако не подавал виду.

– Привет, Дэвид, – произнесла Энн. – Спасибо…

Но я так и не услышал, что она сказала: все свое внимание я переключил на Кита.

– Не надо тебе вешать на стены подобные вещи, – говорил Кит. – Это, между прочим, не картина. И не украшает твое жилище. Это одеяло – наш флаг. Флаг Баттерфилдов. Розовые и голубые пирамидки, самые прекрасные на свете, как я думаю.

– Это одеяло моей семьи, Кит, – возразила Энн. – Его сшила Беатрис Рамси. Если оно и напоминает мне о чем-то, то только о бабушкином доме в Хиллсборо, в Нью-Гэмпшире.

Кит, покачивая головой, не сводил глаз с одеяла.

– Это не так, и ты сама знаешь. Это все равно что сказать… – Он замолчал, внезапно поднял голову и взглянул на меня, а потом снова сосредоточил внимание на одеяле. – Все равно что сказать… Слушай, я родился на этом одеяле.

– Нет, ничего подобного, – возразила Энн.

Ингрид со своей сестрой Нэнси сидели на складных креслах, беседуя с братом Хью, Робертом. Ингрид положила руку на запястье Роберта и что-то быстрым шепотом говорила ему. Роберт, рядом с которым стоял его сын Хью, смотрел на Ингрид. Его безжизненные глаза выражали недоверие. Роберт был просто огромный: винный бокал, который он держал в массивной руке, казался абсурдно хрупким, и хотя потолки у Энн были десять футов высотой, Роберт стоял, немного сгорбившись, из осторожности и застенчивости. Когда он слушал, на его лице было то же слегка встревоженное выражение, как и у Хью, тот же слегка наморщенный лоб, те же слегка прищуренные глаза, которые как будто спрашивали, независимо от обстоятельств: «С тобой все в порядке?»

– Когда папа вернулся из армии и приехал в Брин-Мор тебя навестить, это одеяло лежало у тебя на кровати. А потом ты забеременела мной. Вот так и началась наша история. Верно? Теперь ты понимаешь, что это значит? – Кит постучал пальцем по стеклу и вроде бы снова поглядел на меня. – Ты сама говорила, что, если бы не забеременела, могла и не выйти замуж за папу.

– Хватит уже об этом, – произнес Сэмми без какого-либо выражения.

– Кит, ты рассуждаешь, как старик, – заявила Энн.

Кит помотал головой, давая понять, что не слушает их.

– Значит, если бы ты не забеременела мной на этом одеяле, то папа мог бы жениться на другой девушке, и ты тоже вышла бы замуж за кого-то другого или вовсе не была бы замужем.

– Но я и так не замужем, – сказала Энн с наигранной веселостью.

Она поглядела на меня и пожала плечами, приглашая вместе с ней взглянуть на ситуацию по-другому, спастись в легкой отчужденности, на которую, как она решила, я способен.

– И если бы вы не поженились, никто из нас не родился бы, – добавил Кит.

Он еще ближе поднес одеяло к лицу и еще внимательнее поглядел на него. Он говорил о том, что все в семье слышали бесчисленное множество раз, но остановиться не мог: Кит был заложником правды о своей семье, и неразрешимой загадкой для него было то, что остальные находят его страсть бессмысленной. Он уже давно столкнулся с выбором: либо забыть о своей одержимости семейными корнями, либо время от времени становиться объектом насмешек – и сделал почетный выбор следовать своим влечениям и сохранять верность истине, на которую всем было наплевать.

Ингрид смотрела прямо на меня, хотя и держала за руку Роберта Баттерфилда. На ней была темно-синяя юбка и босоножки с кожаными ремешками, которые обматываются вокруг ноги. В кулаке она сжимала скомканную косметическую салфетку. Разглядывая меня, она наклоняла голову то влево, то вправо. Я знал, что сейчас она каким-то образом вспоминает меня. В первый раз я не попался в ее сеть воспоминаний, потому что был ложно представлен юным любовником Энн, но теперь, когда моя личность изменилась, воспоминание оживало в сознании Ингрид, и я чувствовал, что она следит за полетом своих мыслей, как кошка пристально следит за пируэтами бабочки.

– Вот потому я и говорю, что в некотором смысле я не только сын, но еще и отец, – заявил Кит. – Потому что все началось с меня.

– В таком случае ты должен быть мертвым, – бросил Сэмми. Голос у него был таким глубоким от природы, что ему даже не требовалось вкладывать какие-то эмоции, чтобы придать значение словам. – Должно быть, тебя сейчас отправляют в печь, чтобы затем положить твой прах в старую урну. Так? Потому что мой отец мертв, а у человека может быть только один отец. Значит, ты должен быть мертвым.

– Неужели мне и в самом деле придется вас разнимать? – спросила Энн. – Если я буду переживать из-за всех и каждого, у меня не останется собственных чувств.