Так мы оказались на самом крайнем, южном участке гигантского фронта. До сих пор душа хранит тепло и дружелюбие болгарского народа. Нас угощали фруктами и ракией. Вначале подразделения жили в палатках, потом начали оборудовать землянки, в конце ноября постепенно начали перемещаться поближе к теплу, в города.

Части и подразделения дивизии без раскачки приступили к плановой учебе. В течение зимы 1944/45 года для нас подавали составы, мы грузились, по сутки-двое находились в пути, а потом следовала команда, и мы снова возвращались в только что покинутые помещения.

Дивизия участвовала в Яссо-Кишиневской операции, понесла значительные потери.

Пополнением же нас не баловали, и мы только по документам числились дивизией, а практически ее численность, вместе с приданными подразделениями, едва дотягивала до штатного состава стрелкового полка.

Но и о нас помнили, не забывали. В начале марта 1945 го да участвовали в учениях, проводимых командованием 37-й оккупационной армии. Мало этого, даже были потери — обморожения.

Муссировались слухи и о дальнейшей судьбе дивизии. То из нас сформируют полк морской пехоты, и мы, разведчики, начинаем познавать азы морской науки — гребля, высадка десанта в дневное и ночное время, благо рыбацких лодок и весел на берегу Бургасского залива было в достатке. А через месяц мы становились войсками горно-стрелковой дивизии и, раздобыв канаты, карабкаемся по крутым горушкам или по скалам в береговой зоне.

Первое пополнение приняли после окончания войны, когда началось резкое сокращение вооруженных сил за счет расформирования обычных стрелковых дивизий.

Но учеба в роте не прерывалась ни на минуту. Ранней весной командование собрало всех разведчиков дивизии в сводный отряд, который прошел значительный отрезок пути вдоль турецкой границы. Истинной цели этой задумки не знаю. Высота там серьезная, температура воздуха была еще низкой, померзнуть пришлось основательно. Майские праздники и День Победы встретили в лагерях, которые начали осваивать с конца марта. Они размещались в 20–25 километрах южнее Бургаса, вдоль побережья. В июле 1945 года части дивизии в походном строю двинулись на Родину. Жара. Солнце почти в зените, ни облачка, а мы со скатками, противогазами, саперными лопатами, обливаясь потом, совершали марш вдоль Черного моря. Два дня шли — на третий отдых. Почему этот марш не совершать в ночное время — у командиров ума не хватило. На территории села Слава Руса, в Румынии, стояли долго. Жители — староверы, их предки были переселены сюда во времена Екатерины II, но они до той поры сохранили свои обычаи и культуру.

4 сентября по паромному настилу моста перешли через Дунай и вернулись на Родину, вошли в город Измаил. В первых числах октября дивизия разместилась в городе Николаеве и его окрестностях. Здесь она стала 34-й гвардейской Криворожской механизированной дивизией. На базе нашей роты был развернут 140-й моторазведбатальон, так я стал мотоциклистом-разведчиком. Но мотоциклы и бронетранспортеры пока не видели, изучали по плакатам.

В начале 1946 года в дивизии было проведено серьезное медицинское обследование состояния личного состава и среди молодежи было выявлено много больных — как итог ранений, контузий, тягот фронтовых лет. Решением военно-врачебной комиссии Николаевского гарнизона я был признан негодным к несению военной службы. Меня не признали инвалидом, но искренне «обрадовали» тем, что я проживу два месяца, максимум полгода… Теперь могу сказать — их прогноз не оправдался. Мама моя даже в дни войны имела двух козочек, вот на их парном молочке я, вернувшись домой, и ожил…

В разведывательной роте дивизии, небольшом подразделении общевойсковой разведки, штатным расписанием предусматривался санинструктор. Так в сугубо мужской коллектив вписывался представитель женского пола, который отвечал за санитарное состояние подразделения, оказывая первую помощь раненым, обеспечивал их эвакуацию в ближний тыл. За время боев санинструкторов в роте сменилось с десяток. Для нас все они были сестричками. Они мастерски накладывали жгуты, бинтовали раны, учили этому искусству нас, благо случаев применить полученные навыки было более чем достаточно. Невысокого роста девушка, в выгоревшей гимнастерке, туго перехваченной в талии брезентовым ремнем, с копною рыжих, прямых волос, которые золотым дождем окружали ее небольшое личико, сплошь усеянное даже в конце лета дробью веснушек, и с чуть приподнятым носиком — такой до сих пор помню Олю, которая в конце августа 1943 года во время формирования под Воронежем пришла в нашу роту.

Оля как-то незаметно, но довольно скоро сдружилась со всеми и стала своей в доску — где она, там шутки, смех или душевный разговор, в котором неумолчно журчал ручейком и ее голосок.

Ее ценили за доброту, скромность, простоту и естественность. С ней делились и сокровенными мечтами, предназначенными иногда и не для девичьих ушей. Когда начались бои, мы были поражены ее самообладанием, бесстрашием и собранностью в экстремальные минуты. Разведчики даже не подозревали, сколько в этой на вид хрупкой и маленькой женщине таится энергии и сострадания. Ее жизнерадостность, бодрость передавались и нам. Со своей стороны мы стремились скрасить, облегчить ее нелегкую жизнь. Ей несли трофей, который мог пригодиться в женском обиходе, уступали лучшее место у костра или в землянке, были внимательны и предупредительны. Во время обстрела не раз укрывали своими телами.

В женском умении любить человека, сопереживать раненым был тоже один из ключиков, вызывающих уважение к ней. Она пыталась ходить с нами на задания, но мы этому противились и часто, когда сами уползали к немецким позициям, ее оставляли в первой траншее или окопах боевого охранения. Не хотели, чтобы на наших глазах вражий металл рвал молодое девичье тело. Мы гордились и радовались, что за всю войну в роте ни с одной из наших сестричек этого не произошло.

В конце 1943 года дивизия вела тяжелые, кровопролитные бои на подступах к Кривому Рогу, а нам довольно долго не удавалось взять «языка», на чем так настаивало командование. Практически мы каждую ночь уходили в поиск, но все безрезультатно. На переднем крае дневали и ночевали. К этому времени по приказу командования Оля была откомандирована от нас и направлена в стрелковую роту. Когда мы оказывались в расположении батальона, в котором служила Оля, она неведомыми путями узнавала об этом и разыскивала нас. Обе стороны искренне радовались таким встречам, как встречам самых близких и искренних друзей. Иногда она приглашала к себе в землянку, и тогда нам удавалось «помаслить глаза» медицинским спиртом.

Одна из таких незапланированных встреч произошла поздней осенью. Внешне Оля выглядела такой же живой и общительной, но в ее поведении проглядывала, давала о себе знать какая-то скованность, да в глазах затаилось что-то незнакомое, чего не передать словами. А потом, когда мы собирались расстаться и разговор стал затухать, она вдруг расплакалась. Это было для нас ново и никак не вязалось с ее натурой, какой мы ее знали. Наконец, она успокоилась и, взяв с нас обещание молчать, поведала довольно непростую историю: