– Ведь жизнь человеческая и жизнь зверей идет по кругу, как смена времен года и даже движение планет на небе. Так было всегда, и так будет до конца дней. Потому монгольские юрты круглые, потому у нас круглые боевые щиты. И так же построен Шангду – с круглыми башнями и площадями. – Умолк, задумался; снова заговорил: – Нельзя выходить из круга. Нарушит человек это правило – оскорбит богов. Китайцы, быть может, не чувствуют этого – молятся другим богам. Видно, углы им не мешают. А богам их хорошо на этих узких улицах. – Он посмотрел на нее в поисках сочувствия. – У нас все иначе. Есть монгольская поговорка: «Степь дает свободу, степь дает счастье». Покинув степь, мы теряем все. – И тяжело вздохнул. – Нам надо было оставаться в Шангду. Иногда думаю – не стоило нам даже покидать свои юрты.

Беатриче поразил этот его взволнованный монолог. Она взглянула на его озабоченное лицо – оно будто постарело вдруг на десять лет.

Конфликт круга и прямоугольника… что-то она уже слышала об этом, кажется. Ах да, вспомнила. Один старый индус в разговоре с австрийским журналистом сказал почти то же самое. Согласно его теории, индусы твердо придерживаются формы круга, потому что он символизирует ход жизни и отражает жизнь природы. Белые люди предпочитают прямоугольные формы, а их в природе не существует.

Поразительно, как точно и метко простые геометрические фигуры объясняют конфликт между культурами, о котором размышляли целые поколения историков и этнологов.

– Тайту придаст силы китайцам, а нас ослабит, – продолжал между тем Джинким. – В нем нет ничего такого, откуда мы черпаем силы: нет травы, деревьев, диких животных… нет даже мягкой, душистой почвы под ногами. Часто я спрашиваю себя: как держать наших лошадей в этом тесном, вонючем каменном мешке с узкими улочками? А если монгола разлучить с лошадью, ему остается только одно – умереть. Жизнь в Тайту нас обескровит. Мы будем становиться все слабее и беспомощнее, пока китайцы нас окончательно не изгонят. – Он снова устремил взгляд вдаль – кажется, сделал свое печальное заключение. – Мы превратимся в пыль, и ее развеет ветер – вместе с последними остатками Шангду.

– Мне кажется, ты слишком мрачно смотришь на будущее.

Беатриче так стремилась успокоить его, развеять эту грусть-печаль. Тяжело видеть его, сильного мужчину, таким расстроенным.

– А может быть, Джинким, все сложится иначе.

Но он не согласился:

– Нет, я знаю, все будет так, как я сказал. Я видел знак. – И сделал паузу. – В тот день, когда мы с Маффео нашли тебя в степи, мы были на охоте. Огромная лисица разорвала в клочья моего беркута. Я сразу понял, что это дурной знак – предвестник смерти. Сначала решил: предвещает близкий конец Хубилая. Но потом мне приснился сон, в котором боги сказали мне: лиса – это символ китайцев, а мы, монголы, – беркуты. – В его печальных блеснули слезы. – Мы погибнем, Беатриче. Монгольского народа скоро на этом свете не будет. И ничто нам не поможет.

Еще одно слово – и она разрыдается… А если Джинким прав и Хубилай желает недостижимого? Прогневил тем самым богов; стало быть, Тайту – китайско-монгольский вариант вавилонской башни…

– Нет, ты ошибаешься. Монгольский народ не умрет, – мягко, но с уверенностью успокоила она его. – Хотя в одном ты, безусловно, прав: ваша империя долго не продержится. Китайцы и правда способны вас изгнать и основать свое государство. Но к этому времени и у вас образуется свое, собственное государство – огромная страна к северу от китайских земель, со своей столицей, название ее – Улан-Батор. Вы станете жить там по своим законам и традициям. А Чингисхан и Хубилай-хан станут знаменитыми, уважаемыми людьми, их часто будут вспоминать во всем мире. А Шангду… Хрустальный город превратится в легенду, где исполняются волшебные мечты, – посмотришь. – Она улыбнулась и положила ему руку на плечо. – Монгольский народ не погибнет, он будет жить.

Джинким взглянул на нее:

– Откуда ты все это знаешь? – спросил он с нескрываемым сомнением. – Ты можешь видеть будущее? Не ведьма ли ты и в самом деле? Или говоришь просто, чтобы меня утешить? – Он гордо поднял голову. – Мне не нужна твоя жалость.

– Да, знаю.

Беатриче пришла в ужас от того, что наговорила ему. Зачем только проявила такое легкомыслие? Так и о камне Фатимы легко все выболтать. Слишком далеко зашла. Но если она не хочет потерять доверие Джинкима, с таким трудом завоеванное, нельзя отделываться пустыми отговорками. Хочешь не хочешь, надо говорить всю правду.

– Я не собираюсь утешать тебя, и я не ведьма. Все, что я тебе сказала, – чистая правда.

– Как я могу тебе верить?

Надо ему все объяснить, не выдавая себя полностью. Ясно, что раньше следовало думать. А сейчас нужно довести дело до конца и впредь соблюдать осторожность в высказываниях.

– Ты только что сказал о тайне Маффео, – спокойно отвечала она. – Ты также высказал предположение, что я об этом знаю. Да, ты прав. Я знаю секрет Маффео, и он дает мне возможность видеть то, что скрыто от других.

Сердце ее бешено колотилось. Она с трепетом ждала, что скажет ей Джинким. Остается лишь надеяться, что он поверит, не углубляясь в детали и не задавая лишних вопросов.

– Ты сказала – мой народ не умрет? – Он смотрит на нее так, словно от ее ответа зависит его жизнь.

– Нет, не умрет. Монголы и через сотни лет будут пасти своих лошадей, и ходить на соколиную охоту, и устраивать в степи бои всадников.

– А праздник надам тоже останется? И победители кулачных боев будут по-прежнему совершать свой танец с соколами, а проигравшие – ползти у них под ногами? А останутся на земле соколы, слоны и львы?

– Да, все это останется, верь мне.

Она не совсем понимала, при чем тут слоны и львы. Потом, когда доедут до Тайту, надо спросить Толуя – он ей все объяснит.

Джинким закрыл глаза и глубоко вздохнул – словно впервые за долгое время снова дышал свежим, чистым воздухом.

– Спасибо тебе, Беатриче! Благодарю тебя и ниспославших тебя богов.

Она с чувством пожала ему руку. Все остальное – лишнее. Он верит ей, не вдаваясь в детали, – вот и все. За это стоит возблагодарить небо. Несмотря на ее неосторожность, все кончилось благополучно. Сегодня вечером она попросит прощения за свои грехи – Фатима простит ее.

Поздно вечером Беатриче подошла к окну своей спальни. Сегодня она одна – состояние Маффео в течение дня значительно улучшилось. Как доложили его слуги, он с аппетитом пообедал, а потом самостоятельно, без посторонней помощи, добрался до своей комнаты.

В ее отсутствие за Маффео ухаживал Ли Мубай, – видимо, дал ему какой-то сильнодействующий отвар: столь быстрое выздоровление вряд ли возможно только благодаря одноразовому приему древесного угля.

Особенно Беатриче беспокоилась за его сердце, опасаясь, что процесс поправки затянется. К вечеру, возвратившись к себе, заглянула в комнату Маффео, чтобы осмотреть его.