–Лучше дай его сюда, пока он не выпил все, – заметил Оттави.

–Все это надо опустошить, – сказал Уайтхед, – сегодня.

– Все? – удивилась Эмили, оглядывая две дюжины бутылок, стоявших у стены – помимо вина там были ликеры и коньяки.

– Да, все. Одним махом покончить с лучшими запасами. Что это здесь происходит? Так ведет себя отступающая армия, стирающая все с лица земли, только чтобы ничего не досталось оккупантам.

– А что же вы собираетесь пить, на следующей неделе? – спросила Ориана, ложка, с горкой наполненная икрой застыла у ее рта.

– На следующей неделе? – переспросил Уайтхед. – На следующей неделе не будет никаких встреч. Я ухожу в монастырь. – Он взглянул на Марти. – Марти знает, какой я обеспокоенный человек.

– Обеспокоенный? – спросил Двоскин.

– Пекущийся о своей бессмертной душе, – сказал Уайтхед, не отводя глаз от Марти. Это вызвало взрыв грубого хохота у Оттави, быстро теряющего над собой контроль.

Двоскин перегнулся через стол и вновь наполнил бокал Марти.

– Выпей, – сказал он. – Нам многое предстоит.

За столом не было медленного смакования вина – бокалы наполнялись, опустошались и наполнялись снова, словно их содержимым была вода. В их жажде чувствовалось что-то отчаянное. Но ему следовало бы знать, что Уайтхед ничего не делает наполовину. Не отказываясь, Марти опустошил свой второй бокал в два глотка, который был немедленно наполнен снова.

– Нравится? – спросил Двоскин.

– Вилли бы не одобрил, – сказал Оттави.

– Кого, мистера Штраусса? – спросила Ориана. Она все еще не донесла ложку с икрой до своего рта.

– Не Марти. Этого неограниченного расходования...

Он едва смог выговорить два последних слова. Было довольно приятно наблюдать этого болтливого адвоката с заплетающимся языком.

– Той может идти на хер, – сказал Двоскин.

Марти хотел было сказать что-нибудь в защиту Билла, но алкоголь замедлил его ответ, и прежде чем он заговорил, Уайтхед поднял свой бокал.

– Тост, – провозгласил он.

Двоскин вскочил на ноги, отшвыривая пустую бутылку, которая свалила еще три. Вино захлестало из одной из упавших бутылок, заливая стол и стекая на пол.

– За Вилли! – сказал Уайтхед, – где бы он ни был.

Бокалы поднялись и чокнулись, включая даже бокал Двоскина. Хор голосов присоединился...

– За Вилли!

... и бокалы с шумом опустошались. Бокал Марти был наполнен Оттави.

– Пей, парень, пей!

Выпивка вызвала протест в пустом желудке Марти. Он чувствовал, как отдаляется от всех событий в комнате – от женщин, от болтуна-адвоката, от распятия у стены. Его первоначальный шок от зрелища этих людей в таком состоянии, с вином на их подбородках и салфетках на груди, еле шевелящих губами уже давно прошел. Их поведение не занимало его. Гораздо больше его волновало то количество изысканных вин, которое он все больше и больше вливал в себя. Он обменялся откровенным взглядом с Христом. «Иди ты...», – беззвучно пробормотал он. Куртсингер расслышал замечание. «Ну прямо мои слова», – прошептал он ему.

– А где же Вилли? – спрашивала Эмили. – Я думала, что он будет здесь.

Она задала вопрос всему столу, но никто, казалось, не пожелал ей отвечать.

– Он уехал, – наконец ответил Уайтхед.

– Он такой милый, – сказала девушка. Она ткнула Двоскина под ребро. – Ты не думал, что он милый?

Двоскин был раздражен вмешательством. Его застали за расстегиванием молнии сзади на платье Стефани. Ее, однако, не смутило общественное внимание. Из стакана, который он держал в другой руке, вино проливалось ему на пиджак. Он либо не замечал этого, либо ему было все равно.

Уайтхед уловил взгляд Марти.

– Забавляем тебя, да?

Марти согнал с лица нарождающуюся улыбку.

– Ты не одобряешь нас? – спросил Оттави.

– Не имею права.

– У меня всегда было ощущение, что криминальные классы всегда пуритане в душе. Я прав?

Марти отвернулся от пьяного дыхания болтуна и покачал головой. Вопрос не заслуживал даже презрения, как и вопрошающий.

– Если бы я был на твоем месте, Марти, – донесся голос Уайтхеда с другого конца стола, – я бы свернул ему шею.

Марти пожал плечами.

– Зачем утруждать себя?

– Сдается мне, что ты совсем не так опасен, – продолжал тем временем Оттави.

– А кто сказал, что я опасен?

Адвокат издал утробное хихиканье.

– В смысле. Мы ожидали животногоакта, понимаешь? – Оттави отодвинул бутылку, чтобы лучше видеть Марти. – Нам обещали... – Вокруг стола стали раздаваться призывы остановиться, но Оттави, казалось, не замечал. – Ну что же, все всегда не так, как рекламируют, согласен? Ты спроси любого из этих забытых Богом джентльменов, – Стол притих; рука Оттави сделала широкий круг, привлекая всех в объятия. – Мы знаем, правда ведь? Мы знаем, какой разочаровывающей может быть жизнь.

– Заткнись, – рявкнул Куртсингер. Он дико вытаращился на Оттави. – Мы не хотим слушать.

– У нас вряд ли будет другая возможность, мой дорогой Джеймс, – ответил Оттави с высокомерной вежливостью. – Не думаешь ли ты, что нам следует признать всю правду? Мы в отчаянном положении!О да, друзья мои. Нам всем надо пасть на колени и исповедаться!

– Да, да, – сказала Стефани. Она пыталась встать, но нога не слушались ее. Ее платье, расстегнутое сзади, намеревалось сползти.

Двоскин потянул ее обратно в кресло.

– Мы будем здесь всю ночь, – сказал он. Эмили хихикнула. Оттави бесстрашно продолжал.

– Сдается мне, – сказал он, – он,возможно, единственный невинный среди нас. – Оттави указал на Марти. – Вы только взгляните на него. Он даже не знает о чем я говорю.

Все эти замечания начинали раздражать Марти. Однако связываться с адвокатом сейчас не имело смысла – удовольствие было бы хоть и драгоценным, но слишком коротким. В своем теперешнем состоянии Оттави свалился бы от одного удара. Его мутные глаза смотрели почти что безумно.

– Вы разочаровываете меня, – прошептал Оттави с неподдельным сожалением в голосе. – Я думал, что мы кончим лучше...

Двоскин встал.

– У меня есть тост, – объявил он. – Я хочу выпить за женщин.

– Вот это идея, – сказал Куртсингер. – Но нам требуется вдохновение. – Ориана сочла это замечание самой смешной шуткой за весь вечер.

– За женщин! – провозгласил Двоскин, поднимая бокал. Но никто не слушал. Эмили, бывшей так долго тихим ягненком, вдруг взбрело в голову раздеться. Она оттолкнула кресло назад и расстегивала блузку. Под ней у нее ничего не было, соски ее казались напомаженными, словно она готовилась к этому представлению. Куртсингер зааплодировал, голоса Оттави и Уайтхеда слились в хор подбадривающих замечаний.