…На огромной лодке с крышей, прикрепленной к берегу, помещалась за столиками толпа женщин и мужчин, которая пила, кричала, пела, орала, плясала, толкалась под звук дребезжащего, фальшивого рояля.

Взрослые девушки с рыжими волосами, двигая плечами и бедрами, носились возбужденные, полупьяные, с непристойными словами на красных губах. Другие безумно плясали против парней, наполовину нагих, одетых в полотняные штаны и бумажные куртки, с цветными, как у жокеев, шапочками на головах. Все это издавало запах пота и рисовой пудры, смесь духов и испарений тела. Пьющие вокруг столов поглощали белые, красные, желтые, зеленые напитки, кричали, горланили без всякого смысла, уступая неудержимой потребности производить суматоху и животному желанию наполнять свой мозг и уши бранью и шумом.

Каждую минуту купальщики спрыгивали с крыши в воду, обрызгивая близсидящих, которые испускали дикие рычанья.

А по реке проходила целая флотилия…» («Иветта». Пер. В. Бурениной-Ковалевой, 1896).

Всезнающие биографы намекают, что где-то в этих лягушатниках-свинарниках замечательный прозаик и подцепил дурную болезнь. Впрочем, болезни этой не избежали и другие французские художники слова, не имевшие отношения к гребле, – и Флобер, и Гонкуры… «А все-таки жаль…» – как пел наш любимый поэт. Плавал бы Мопассан на своей «Бель ами» близ Антиба, писал бы чудную прозу, вместо того чтоб угасать в расцвете лет в психушке доктора Бланша в бывшем дворце принцессы Ламбаль… Но против судьбы не попрешь. Об этом (равно как и об иных разновидностях любви) напоминают в левобережном Буживале улица Ивана Тургенева (которому Мопассан посвятил один из лучших своих рассказов), шале Тургенева и, конечно, история любви Тургенева. Это, право же, удивительная история о том, как двадцатипятилетний русский красавец-аристократ и поэт Иван Тургенев познакомился на охоте с директором гастролировавшей в Петербурге французской оперы господином Луи Виардо, таким же страстным охотником, как и он сам. Потом поэт пришел в оперу на «Севильского цирюльника», где партию Розины исполняла жена директора, певица испанских кровей Полина Виардо-Гарсия. Она была страшная с лица, но весьма зажигательная женщина, к тому же уверенная в своей неотразимости. Русский поэт влюбился без памяти (и на всю жизнь) в страхолюдную и непостоянную певицу и подружился (тоже на всю жизнь) с ее интеллигентным супругом, который сквозь пальцы глядел на сексуальные эскапады своей голосистой супруги. В дальнейшем жизнь Тургенева протекала в лоне семьи Виардо (во Франции или в Германии) или (гораздо реже) на родине, в мучительной разлуке с семьей Виардо (из которой и сама певица сбегала время от времени, отыскав новый интерес, ибо была неукротима)… Такая вот не слишком тривиальная история великой любви.

Что же касается буживальской усадьбы «Ясени» (Les Frênes), которую вы и нынче отыщете в Буживале на улице Ивана Тургенева (дом № 16), то она, конечно же, заслуживает нашего внимания и нашего воскресного визита. Усадьба эта существовала еще и в XVIII веке. В 1813 году экс-императрица Жозефина прикупила это имение, чтобы присоединить его к своему Мальмезону, который здесь совсем по соседству (откуда ей было знать, что всего через год она смертельно простудится, гуляя под ручку с русским императором). Позднее землю купил некий парфюмер, который построил на ней виллу в итальянском стиле (такие были тогда в моде у дачников) и насадил парк. А в летние месяцы 1873-го и 1874 годов семейство Виардо снимало неподалеку от буживальской церкви (улица Круа-де-Ван, № 10) усадьбу Ла-Гаренн (Заповедник), и, вернувшись в 1874 году после лечения в Карлсбаде, Тургенев, конечно же, поселился «у своих», где его и навестил в августе старый друг Флобер, так описывавший этот визит в письме племяннице:

«Бедный московит два дня как вернулся и недужит больше, чем когда-либо. Ездил в Буживаль его навестить (путешествие утомительное из-за омнибуса: ему и в голову не пришло, что я пойду на подобную жертву), и мы провели все время, жалуясь каждый на свои болячки. Впрочем, я не променял бы свои на его».

В том же 1874 году Полина Виардо и Тургенев купили имение Ла-Гаренн – дом и восемь гектаров парка (Тургенев в пользование, а Виардо – в собственность). Имение и сегодня находится на улице Yvan-Tourguéneff (патриотические французы утверждают, что Иван все же скорее бретонское имя, чем русское, и существовало, когда русских еще на свете не было, на что русские возражают, что «наш русский Иван» – это нечто совершенно иное, что, кстати, и подтверждает история с Тургеневым, хотя приходится признать и то, что не всякий Иван – Тургенев).

Рядом с итальянской виллой Виардо (которая ныне в чьем-то частном владении и, увы, недоступна для осмотра) Тургенев построил себе двухэтажное шале в несколько странном русско-швейцарском стиле, куда он и переехал на жительство 20 сентября 1875 года. Последние восемь лет тургеневской жизни (он считал себя уже и в свои 59 глубоким стариком) тесно связаны с этим шале, с виллой Виардо, со здешним парком, с Буживалем – считай, русские места, ведь сколько русских тут перебывало, среди них и многие знаменитости, даже и представители той странной породы, которую зовут сочинителями.

Месяца не прожил еще Тургенев в своем шале, как явились к нему в гости сразу два русских писателя – небезызвестный автор граф Владимир Соллогуб и известный сатирик и бывший губернатор Салтыков-Щедрин. Соллогуб, еще неплохо знававший в свое время поучавшего его в блаженной Ницце Гоголя, зачитал коллегам свою новую комедию, в которой критиковал тогдашнее молодое поколение (а кого ж нам, старикам, поучать, как не молодых, которых ничего не трогает). И тут Салтыков-Щедрин понес Соллогуба, да с такой яростью, что впал (по собственному чистосердечному признанию) в настоящую истерику. «Я думал, его удар хватит, – вспоминал Тургенев. – Это было ужасно». Вот и славно повеселились мастера слова.

Конечно, у Виардо в гостиной все бывало пристойнее – пели, музицировали, рисовали, разыгрывали шарады, рассказывали в меру смешные случаи («анекдоты»), и «русский медведь» Тургенев отводил душу или отдыхал душой.

В кабинет к нему, что был на втором этаже шале (с видом на дом божественной Полины, на Сену, на баржи), часто приходила рисовать милая доченька (хоть и не его – Полинина, – а все как своя) Клоди, единственная, что удалась не музыкантшей, а художницей (это она в 1883 году провожала его в последний путь до самой Росстанной, до самого Волкова кладбища в Петербурге).

Конечно, писатель тут писал помаленьку, как без этого писателю. Закончил здесь роман «Новь», написал иные из «Стихотворений в прозе», написал «Песнь торжествующей любви». Перед самой почти смертью надиктовал замечательное письмо Льву Толстому, называл его великим писателем земли русской, заклинал его вернуться к творчеству. Но крутой старик Лев Николаич даже не ответил.

Были тут у Тургенева всякие чужие заботы, не говоря уж о семейных хлопотах – большая семья Виардо, дети… (Это все как раз хлопоты утешительные, привязывающие к жизни.) Были хлопоты о русских делах, и в России, и тут, во Франции. Во Франции он скоро стал как бы полпредом по делам русской культуры и русско-французских связей, по делам всяческой помощи кому ни попадя. Деньги нужны украинской письменнице Лесе – к кому ж идти, как не к Тургеневу? Ссыльный бунтарь заскучал – к кому… Полина знала, конечно, об этой угрозе, кому можно давала от ворот поворот, но были ведь милые секретари и люди к нему вхожие, вроде князя Мещерского или этого странного человечка Отто, что выхлопотал себе пушкинскую фамилию – Онегин. А был еще этот добряк, хотя и страшный революционер, – Герман Лопатин: обманул бдительность мадам Виардо и пришел к Тургеневу с идеей устроить для бездомных русских студентов русскую библиотеку в Париже – Тургенев помог, устроили (она и ныне там, хотя и слегка ограбленная, в чем можно убедиться, зайдя в склад-подвал города Минска, – загляните и в Париже на рю де Валанс, 11).