С минуту ничего не происходило, а потом «рыба» рассыпалась, точно бешеный порыв ветра сдул с крыши свежий снег. Крупные хлопья замельтешили в воздухе, разлетаясь по тупику, и в стенной проем заглянул Семён. Осмотрел поле боя выпукло-черными сетчатыми глазами и интеллигентно извинился:

– Прошу прощения, если забрал вашу добычу, юноша.

Данька невнятно рыкнул в ответ ругательством.

«Пчела» осторожно переступил через осколки кирпичей, внимательно изучил неподвижные сугробы, прищурился и резко скомандовал:

– В сторону. Оба.

Я, отшатнувшись, обернулась. «Бабушка» встала. Одной рукой она держала свою... голову, крепко стиснув шею, а второй, стертой почти до кости, вцепившись в прут, тормозила движение колпака. Охровые прутья дрожали и вибрировали, но «рыба» сдерживала вращение, страшно скалясь и очевидно не ощущая боли. Прут прожигал ее руку, снег на полу из белого стал черным от крови, «клетка» дымилась.

– Лич, – спокойно прокомментировал Семён. – Они умеют заговаривать себя на посмертную жизнь. Вы не против, Злата?

Я только кивнула нервно – дескать, ни разу. «Пчела» поднял правую руку, и из его раскрытой ладони вырвался вихрь крошечных жужжащих насекомых, легко проникая сквозь прутья, вгрызаясь в «рыбье» тело, проникая под кожу. Минута – и «бабушка» тоже превратилась в безопасный, нетаящий сугроб, а колпак возобновил ненужное вращение.

– Чуете? – Семён посмотрел на меня, отряхивая руки.

Я не сразу поняла суть вопроса, в отличие от Даньки.

– Они уже дохлые, что ли? – уточнил он хмуро. – Вонять же должны, а даже кровь почти не пахнет, – и повел носом, скривился.

И я поняла – точно, не пахнет. Прут сжигал кожу и мышцы на руке «рыбы», но в подвале пахло только собственно подвалом – гнилью, грязью, затхлостью, древней пылью...

– Интересное предположение, – заметил «пчела». – Но я думаю, они просто научились вымораживать свой запах. Выстужать себя, чтобы ничем не пахнуть... как не пахнет мороженое мясо. Я давно это предполагал, но лишь теперь смог убедиться. Вот вам, юноша, и еще одно объяснение на ваше «почему».

И я вспомнила, что в подвале после короткой схватки Руны с «рыбой» от последней остались только ледяные кристаллы черной крови. Ну конечно...

В проеме мелькнула тень, мы напряглись, но это оказалась Вероника. Всего лишь. «Гарна дивчина», затянутая в кожу, как американский супергерой из комиксов, пригнув голову, неслышно просочилась сквозь пролом в стене, и в тупике враз стало очень тесно. И светло. И я наконец поняла, что нечисть не зря называют так, как называют. Семён не посчитал нужным показываться во всей красе, а вот его напарница...

На «змее» вообще ничего не было, кроме искрящейся чешуйчатой кожи. И признаков женского человеческого тела тоже не было, да. Очень длинные руки без локтевых суставов с самопроизвольно шевелящимися пальцами-«змеями», ноги – бессуставные, без коленей и голеностопов, сплошные гибкие клубки мышц. Тело без бедер и груди. Шевелящиеся косы. Яркие янтарные глаза с тонкой нитью зрачка. И безносое лицо, покрытое блестящей чешуей.

– Пришибли? – прошелестела она. Меж крупных темных губ мелькнул черный язык… змея. Крошечная кобра яростно раздула клобук и спряталась за острыми зубами.

Семён кивнул. Вероника сощурилась, ощупала взглядом тупик, и я угадала, в чем заключалась ее способность видеть. Она сама – точно отражающая поверхность. Не стекло, не зеркало... нечто иное. Искры, мерцающие на ее чешуйках, скользили по стенам солнечными зайчиками и ткали образы – из прошлого, настоящего... непознанного.

Почувствовав мое напряженное внимание, «змея» ухмыльнулась и подняла руку, показывая мне открытую ладонь. И я узнала в ней зеркальце – то самое, на которое ругалась во время фотосессии. Оно сверкало, отражая и рассказывая, а пальцы вокруг него застыли острыми серебряными бритвами. Довольно фыркнув, Вероника шевельнула косами, распуская одну, и небрежно швырнула на пол трофей – «рыбью» голову.

– Больше никого, – прошелестела сухо. – Но могут прибежать. Главу семьи раздавили – я вижу порванные связи. Ждем неприятностей.

– И крупных неприятностей, – согласился Семён и повернулся ко мне: – Возвращайтесь в гостиницу. И готовьтесь к мести.

– А вы?

– Задержимся, – ответил «пчела». – Вдруг опоздавшие явятся. Но когда на вас нападут, мы успеем вернуться.

Не «если», а «когда»...

– План был хорош, – «змея» одобрительно цокнула языком, снова показав кобру. – Закончим начатое. К утру.

Дай-то бог...

Уничтожив ненужный колпак, я решилась рискнуть и создать вторую пространственную трубу – прямой путь наверх, но Семён меня удержал.

– Поберегите силы, Злата, – и вытряхнул из рукава свитера пару пчелок. – Следуйте за ними. И не забудьте свою куртку. Удачи.

…нам. Всем.

– Спасибо, что успели. Идем, Дань.

Ночь продолжает сыпать многозначительными обещаниями...

Ведьма всегда всем нужна.

И никого не волнует, что нужно самой ведьме.

Мы только отдаем и отдаем.

Никто не исполнит желания феи-крестной...

Терри Пратчетт «Шляпа, полная неба»

«Лис» носился по гостинице, как термовеник на атомном двигателе.

Вдохновленный охотой, короткой дракой, «рыбьей» кровью, злостью, предупреждениями Семёна и черт знает, чем еще, Данька превзошел самого себя и прыгнул выше головы. Он штамповал капканы быстро и четко, один за другим. Только что шуршал в коридоре, а уже через минуту окопался на пороге моего номера. Чтобы через пять минут вскочить и убежать на лестницу. А потом – к входным дверям. И вернуться обратно, в номер, за новыми схемами-шпаргалками.

Сидя на кухне с энной кружкой горячего чая, я наблюдала за его работой с тревогой. Как бы не надорвался, маленький же еще... И с усталостью. Я переработала, и мне было плохо. Природный «уголь», восстанавливая магический потенциал, подтягивал и физическое самочувствие. И в другое время я бы, подремав полчаса и залившись зельями, могла бы всю ночь строить трубы-проходы и накрывать «рыб» колпаками. Но не сейчас. Искусственный «уголь» пульсировал, но питал лишь себя. Заначкой. Но не меня.

– Лёль, иди поспи, – старший крестник бесшумно возник на пороге и угрожающе добавил: – По-хорошему иди. Разбужу, как что.

Я смирилась с неизбежным и с трудом встала, опираясь о стол. Тело казалось неподъемным, глаза слипались, и я засыпала на ходу. Данька дождался, когда я доковыляю до двери, молча взял меня в охапку и, обходя свои ловушки, доставил до постели. Последнее невнятное понимание – он снимает с меня обувь. И всё. Я отключилась, как с концентрированного сонного зелья не засыпала. Словно снова рухнула с высотки в беззвездную ночь.