его погружения в ближайший пруд. Почуяв опасность, маленький Зилига бросился наутек. Дьякон за ним. Зилига, как заяц, летел между палаток, направляясь к часовому у знамени, где он справедливо рассчитывал найти защиту. На его несчастье, на полном ходу, огибая одну из палаток, он зацепился за веревку и растянулся. Тут дьякон, который с криком: «Держи его!» – шел в пяти корпусах сзади, его настиг и сгреб в охапку. И побывать бы в эту ночь бедному Зилиге в пруду, если бы на шум не прибежал дежурный офицер и не водворил порядок.

В эту ночь в лагере оставался он один. «Господа офицеры» где-то пировали.

Перед самой Полтавой Кульнев подлечился, вновь вступил в командование и во главе полка провел все Полтавские торжества. Ничего не пил и держал себя отменно, спокойно и с большим достоинством. С царем и царской свитой вел себя так, как будто бы среди всей этой компании он родился и вырос. И все-таки, при общем состоянии его здоровья, Полтава его доконала. Вернувшись в Петербург, он слег и снова сдал полк Левстрему. Через несколько месяцев мы его хоронили.

* * *

Со второго курса в Павловском училище начиналась военная история. Читал ее полковник Генерального штаба Евгений Федорович Новицкий. Как сейчас помню его первую лекцию. Дежурный скомандовал: «Встать, смирно!», и в класс вошел сорокалетний полковник, в золотых очках, с усами и с бородкой. Одет в черный сюртук. Многие офицеры Генерального штаба носили не темно-зеленые, как все офицеры, а черные сюртуки. Серебряный прибор, серебряный аксельбант и на правой стороне груди серебряный академический знак. В дверях он поклонился аудитории – профессора в Училище военных приветствий не употребляли, – сказал: «Садитесь, господа!» – и прошел на свое место. Очень длинная пауза. Мы все сидим затаив дыхание и уставившись ему в очки. Как отличного лектора мы уже знали Новицкого по репутации. Наконец раздался голос, глуховатый, немного в нос, но громкий и выразительный:

– Живем мы в трудное время. Решаются роковые задачи, которые к тому же и подкрадываются невзначай. И удачно решает их тот, кто долгим и самоотверженным трудом к этому подготовился. Когда наступят решительные сроки, пусть каждый из нас будет иметь великое счастье войти в бой с чистым сердцем, спокойным духом и с сознанием, что ничем не пренебрег, дабы удостоиться победы!

Откуда была эта фраза, из Драгомирова, из какого-нибудь другого военного авторитета или, наконец, авторская собственность самого лектора, сказать не сумею. Но нужно признать, что вступление было блестящее. И такого же качества была вся лекция, которую он прочел без единой бумажки.

Дальше Новицкий говорил, что Японская война, которая тогда тянулась уже много месяцев, не последняя наша война, что наше поколение увидит, наверное, еще другую, много страшнее Японской… Что Российскую империю, которую потом и кровью строили наши предки, нужно сохранить и в целости передать нашим детям… Что мечты о вечном мире прекрасны, но неосуществимы и что пацифисты вредные люди, так как наподобие страусов зарывают свои головы в песок, дабы не видеть грозящей опасности и т. д., и т. д.

Час пролетел незаметно. Если бы не было это строжайше запрещено, то по окончании лекции мы бы устроили Новицкому овацию.

Со следующей лекции он начал курс военной истории и провел его мастерски. Слушать его было одно удовольствие, и плохих учеников у него не было. Я лично расстался с Новицким самым приятным образом, получив у него на выпускном экзамене за Северную войну двенадцать баллов.

Года через два после нашего выпуска Новицкий оставил военно-педагогическую карьеру и пошел в строй. Он был назначен командиром 12-го стрелкового полка в Жмеринке в Польше[29].

В 1910 году он получил в командование наш полк.

С точки зрения максимума пользы, которую человек способен принести, бросив педагогическую карьеру, Новицкий сделал ошибку. По натуре и по влечению сердца, он был педагог, и педагог очень высокого класса. Педагог гораздо больше, чем военный, и педагог даже с оттенком кабинетного человека. Он мог бы составить блестящий курс любой военной науки и не менее блестяще его прочесть. Мог бы составить новый «полевой устав» или, еще лучше, «устав внутренней службы». В этом уставе, в сотнях параграфов и подразделений, были бы предусмотрены все возможные и невозможные случаи. Стоил бы ему он огромного труда, и, наверное, из всей российской армии знал бы его основательно только он один.

Настоящее его место было бы в Военной академии или, еще лучше, место начальника военного училища, так как в дополнение к блестящему дару слова, необычайной добросовестности и исключительной трудоспособности, он был вовсе не сухарь, а человек добрый и отзывчивый. Молодежь его бы обожала. А потом всю жизнь, до самой смерти, со слезами на глазах, вспоминала бы, какой у них был удивительный начальник и каким хорошим вещам он их в молодости учил.

Собственная учеба Новицким была пройдена с предельным блеском. Корпус и училище он кончил «с занесением на мраморную доску», а Военную академию с медалью.

В качестве маленькой иллюстрации способностей Новицкого приведу записанный рассказ А.В. Попова, в то время командира нашей государевой роты.

«В августе 1912 года, в память участия нашего полка в Бородинском сражении, моя рота была командирована в село Бородино, для участия в юбилейных торжествах и царском параде. Генерал Новицкий, приехавший в Бородино за два дня до парада, приказал мне к трем часам дня привести роту на поле Бородинского сражения, на батарею Раевского, и приехал туда сам. Изложив чинам кратко причины войны с французами, он подробно описал самый ход сражения, причем описывая атаки французов на батарею Раевского, где мы стояли, и наши контратаки, говорил так образно и увлекательно, что привел солдат, слушавших его с напряженным вниманием, в полное восхищение. Воодушевление их было так велико, что, когда генерал закончил и уехал, они, окружив меня, с волнением говорили мне о своем восторге, вызванном захватывающим рассказом командира полка».

Если бы Новицкого слушали юнкера военного училища, то ничего бы удивительного тут не было. Но аудитория на батарее Раевского была невысокого развития: солдаты дореволюционного времени, из которых процентов 60 были «малограмотные». Чтобы их увлечь и зажечь, простого умения говорить было мало. Нужно было иметь что-то еще. И это «еще» у Новицкого было.

Встретили у нас нового командира не очень дружелюбно. Во-первых, он был не «наш», то есть не петербургский гвардеец. А главное, он был «момент», иначе говоря, офицер Генерального штаба, как их называли еще со времен Скобелева. И очень типичный «момент», по