Но папаша Яньло снова обвёл меня вокруг пальца.

На этот раз при выходе из зала глаза мне завязали чёрной повязкой. На Вансянтае под затхлыми дуновениями преисподней я продрог до костей. Тамошняя старуха осыпала меня хриплыми проклятиями за наговоры владыке ада. Она звонко стукнула меня по черепу твердющей ложкой из эбенового дерева, потом схватила за ухо и, орудуя этой ложкой, стала вливать мне в рот своё варево. Гадость страшная: просто смесь помёта летучих мышей с чёрным перцем!

— Чтоб тебе захлебнуться, свинья тупорылая, это ж надо — посмел назвать мой отвар ненастоящим! Чтоб и ты захлебнулся, и память твоя, и твоя жизнь в прошлых перерождениях, пусть у тебя останется лишь вкус помоев и дерьма!

Пока эта злыдня меня изводила, от державших меня демонов доносились презрительные и злорадные смешки.

Всё так же в руках демонов, я нетвёрдой походкой спустился с возвышения, и мы помчались почти не касаясь земли, словно паря в небесах. Я ступал по чему-то мягкому, будто по клочьям облаков. Пару раз пытался раскрыть рот, чтобы задать вопрос, но мохнатая лапа тут же затыкала мне его чем-то невыносимо вонючим. Неожиданно вокруг разлился кисловатый запах, как от перебродивших винных выжимков или бобового жмыха: да ведь так пахнет на скотном дворе большой производственной бригады деревни Симэньтунь! Силы небесные, воспоминания о жизни волом ещё живы — неужели я ещё вол, неужели всё, что было до того, мне приснилось?

Чтобы отделаться от этого кошмара, я отчаянно забарахтался и взвизгнул. Этот звук так перепугал меня, что я открыл глаза. Вокруг копошились десять с лишним живых комочков. Чёрные, белые, жёлтые, были и чёрно-белые вперемежку. Перед ними на боку лежала белая свиноматка. Раздался чрезвычайно знакомый голос, в нём звучало радостное удивление:

— Шестнадцатый! Владыка небесный, шестнадцать поросяток принесла наша свинья!

Я усиленно моргал глазами, чтобы очистить их от слизи. Ещё не видя себя, я уже понял, что переродился поросёнком, что все эти дрожащие, копошащиеся, повизгивающие на все лады маленькие существа — мои братья и сёстры. Глядя на них, я представлял, как выгляжу сам, и был вне себя от гнева: проклятый старый пройдоха Яньло-ван опять одурачил меня. Терпеть не могу свиней, этих грязнуль; скорее снова возродился бы ослом или волом, но уж никак не вывалявшейся в навозе свиньёй. И я решил заморить себя голодом, чтобы быстрее вернуться в загробный мир и свести счёты с владыкой ада.

Стоял палящий зной, но склонивший на стену хлева сочные листья подсолнух ещё не расцвёл, поэтому, скорее всего, шёл шестой месяц. В хлеву тучами вились мухи, над ним кружили полчища стрекоз. Ноги мои быстро крепли, зрение стремительно улучшалось. Я разглядел людей, принимавших у свиноматки потомство: это была Хучжу, старшая дочь Хуан Туна, и мой сын Цзиньлун. При виде его лица, такого знакомого, кожа на теле натянулась, голова стала раскалываться от боли, словно моё большое человеческое тело, мою мятежную душу заключили в крошечное поросячье тельце. Как это тяжко, как мучительно, дайте же мне свободу, дайте встать во весь рост, дайте вырваться из этой грязной, омерзительной поросячьей оболочки, дайте вырасти и вернуть мужественный облик Симэнь Нао! Но всё это, конечно, невозможно. Я отчаянно вырывался, но Хучжу подняла меня на ладони и потрепала за ушко:

— Цзиньлун, у этого вроде бы судороги.

— А и хрен с ним, всё равно у матки сосков на всех не хватит. Сдохнет один-другой, и ладно, — злобно бросил тот.

— Ну уж нет, пусть все живут. — Хучжу поставила меня на землю и вытерла всего мягкой красной тряпкой. Она обходилась со мной так нежно, было так приятно, что я даже хрюкнул, гнусно так, по-свинячьи.

— Ну что, опоросилась? И сколько принесла? — послышался зычный голос за стеной, и я в отчаянии зажмурился. Я не только узнал голос Хун Тайюэ, но и по манере речи понял, что он опять на прежнем посту. Эх, Яньло-ван, Яньло-ван, вот ведь наплёл с три короба — драгоценным сыночком в семье чиновника возродит, в других краях, — а сам зашвырнул поросёнком в свинарник! Что это, как не стопроцентное надувательство, интриган бесстыжий, негодяй вероломный! Я с силой выгнулся назад, вырвался из рук Хучжу и брякнулся на землю. Услышал собственный взвизг и потерял сознание.

Очнулся я на больших мясистых листьях тыквы, густая листва абрикоса загораживает жгучий солнечный свет. Унюхал запах йода и заметил разбросанные вокруг блестящие ампулы. Уши и зад болят — я понял, что спасён и что чуть не умер. Передо мной вдруг возникло миловидное лицо. Вот кто, наверное, меня вылечил. Ну конечно, это она, моя дочь Баофэн. Училась лечить людей, но и скотине помогала. Рубашка с короткими рукавами в голубую клетку, бледное лицо, озабоченный взгляд — она была чем-то обеспокоена. Потрепав меня за уши холодными пальцами, она сказала кому-то рядом:

— Всё в порядке, можно отнести в хлев, пусть матку сосёт.

В это время подошёл Хун Тайюэ и стал гладить грубой пятернёй мою гладкую шёлковую шёрстку:

— Ты, Баофэн, не думай, что пользовать свиней ниже твоего достоинства!

— А я и не думаю, секретарь, — спокойно ответила она, собирая сумку с лекарствами. — По мне, что скотина, что человек — какая разница.

— Вот и хорошо, что у тебя такое понимание, — одобрил Хун Тайюэ. — Председатель Мао призывает выращивать свиней, это вопрос политический, и хорошо справляться с этим значит проявлять преданность ему. Цзиньлун, Хучжу, понятно вам?

Хучжу поддакнула. Цзиньлун, опершись плечом на хурму и свесив набок голову, курил дешёвую сигарету, что по девять фэней[146]пачка.

— Цзиньлун, я ведь вопрос задал, — недовольно бросил Хун Тайюэ.

— Да слушаю я, слушаю внимательно, — покосился на него Цзиньлун. — Или хочешь, чтобы я все высочайшие указания Председателя Мао по свиноводству процитировал?

— Цзиньлун, — продолжал Хун Тайюэ, поглаживая мне спинку, — ты всё дуешься, знаю. Но не забывай, что некий Ли Жэньшунь из деревни Тайпинтунь в газету с драгоценным образом Председателя Мао солёную рыбу завернул. Так восемь лет получил, и сейчас на исправительных работах в госхозе Шатань. А твоё дело куда как серьёзнее!

— У меня всё получилось ненамеренно, по сравнению с ним совсем другое дело!

— Будь оно намеренно, под расстрел бы пошёл! — вскинулся Хун Тайюэ. — Знаешь, почему я тебя выгораживаю? — И он покосился на Хучжу. — Хучжу вон вместе с матерью твоей на коленях упрашивали! А главное, конечно, и сам могу о тебе судить. Происхождение у тебя хоть и негодное, но ты с малолетства вырос под красным знаменем, перед «культурной революцией» мы именно таких и воспитывали. Окончил среднюю школу, человек образованный — то, что нужно для революции. Не думай, будто выращивать свиней недостойно твоих талантов. В нынешней ситуации это самая почётная, самая трудная задача. Поставив тебя сюда, партия проверяет, как ты относишься к революционной линии Председателя Мао!

Цзиньлун отшвырнул окурок, выпрямился и, склонив голову, слушал это внушение.