— Кажется, да. А что?

— Как же он может проверять работу нашего отдела?

— Раз доверили, значит, может.

— А Рыбаков? Он вообще специалист — если уж считать его специалистом! — по истории авиации.

— Зато доктор наук, а в комиссии требуется значительный процент докторов.

— А кто это Никифоров, председатель? Никогда не слышал. Какая специальность?

— Как будто стандартизация.

— Иван Владимирович, это же курам на смех! Разве может комиссия, в составе которой нет ни одного специалиста нашего профиля, проверять работу отдела?

— Конечно, может. Тут специальных знаний не надо. Даже лучше: они смогут составить суждение на первый взгляд, непредвзято.

— Тогда предлагаю включить в состав комиссии нашего Картузова. Уж на что свежий глаз!

— Кто это Картузов?

— Техник нашего отдела.

— Все шуточки, Александр Маркович! В конце концов не нам с вами обсуждать состав комиссии. Ее назначали — и все. Наше дело отчитаться. Комиссия начнет работу на той неделе. Учтите, приведите в порядок отчетность.

— Учту. Разрешите идти?

— Ах, Александр Маркович, до чего же трудно с вами работать! Вечно вы как-то выделяетесь, привлекаете внимание… Работать надо так, чтобы придраться было не к чему. Но не привлекать внимания. Кажется, немолодой уже человек, а элементов не уловили…

— Никифоров, — коротко буркнул вошедший. У него было лицо носорога. Белого носорога, если такие бывают. Бабьи жидкие волосы висели по обе стороны лица.

— Очень рад, — сказал Фабрицкий, вставая и улыбаясь своей неотразимой улыбкой. На этот раз улыбка была отражена. Вошедший произнес:

— Я председатель комиссии, которой поручено вас проверить. В общем — и целом — обследовать. Не будем терять времени. Наше время принадлежит не нам.

«Ой-ой-ой, трудно же нам придется», — подумал Фабрицкий. Наружу он продолжал сиять той же непробиваемой улыбкой.

— Чем я могу помочь? — спросил он.

— Нас в первую очередь интересует состояние документации. Дайте распоряжение секретарше, чтобы она ее нам представила.

— Я уже дал. Чем еще могу быть полезен?

— Ответить на ряд вопросов.

— Охотно, садитесь, пожалуйста.

Сидя Никифоров еще больше походил на носорога. Когда он стоял, сходство скрадывалось вертикальной позицией тела. Он вынул из портфеля лист бумаги, где были по пунктам расписаны вопросы.

— Вопрос номер первый, — начал он. Комиссию интересовало количество лабораторий, их точные наименования, штаты, тематика.

Рассказывая о тематике, Фабрицкий вдался было в красноречие, но был остановлен:

— Частности не интересуют. Постарайтесь быть кратче.

Ну и ну… Беда в том, что лаборатории не имели постоянных, официальных названий: тематика их менялась. Фабрицкий начал импровизировать названия, развернулся. Названия получились пышные, с мудреными словами, на экспорт. Чтобы самому не забыть к следующему разу, он записал названия. Носорог тоже записывал, но непроворно, многократно переспрашивая.

— Вопрос номер второй: кто возглавляет лаборатории?

Фабрицкий ответил.

— В составе вашего отдела, — Никифоров заглянул в свои заметки, — есть доктор наук Полынин. Почему он не возглавляет никакой лаборатории? Ошибка в кадровой политике!

— Никакой ошибки нет. Игорь Константинович Полынин, видный ученый, не имеет склонности к административной работе.

— Надо воспитывать людей. Во главе первой лаборатории у вас стоит кандидат наук Ган. Надо его снять и заменить Полыниным.

— Я как заведующий отделом имею право расставлять людей так, как считаю нужным для дела. Это зафиксировано в соответствующих документах.

— Не читал. Имею сведения, что Полынин фактически редко бывает в институте и почти не работает.

— Я не знаю, откуда у вас такие сведения. Игорь Константинович много времени проводит в институте.

— В основном за разговорами.

— В коллективной научной работе разговоры неизбежны и необходимы.

— Ну, тут мы с вами друг друга не поймем. Лично я в своем секторе разговорчики изжил, — сказал Никифоров. — Вопрос номер третий: какую роль играет в отделе Дятлова?

— Возглавляет вторую лабораторию. Участвует в работе совета. Руководит аспирантами.

— Всегда ли она используется по назначению?

— Всегда.

— Говорят, она человек прошлого.

— Кто говорит? — Фабрицкий открыл «дипломат». — Вот здесь у меня справка о внедрении устройства, предложенного Дятловой. Читайте: «…будет иметь большое народно-хозяйственное значение». Понятно? А вот список ее научных трудов за последние пять лет. Из них четыре переведены на иностранные языки. В том числе на языки капиталистических стран. Если бы она была человеком прошлого, вряд ли бы ее там переводили…

«Капиталистические страны» на Никифорова подействовали даже больше, чем справка о внедрении. Он взял список переводов и скопировал его. Латинские буквы, особенно заглавные, вызывали у него трудности: перед тем, как их написать, он долго примеривался, мелко размахивая шариковой ручкой.

— Вопрос номер четвертый: сколько в отделе докторов?

— Считая меня, четыре. А штатных мест, требующих докторской степени, пять.

— А как выглядит такое обилие докторов на общем фоне института? По скольку докторов в других отделах?

— По одному, по два. Есть и такие, где ни одного.

— Разве это правильная кадровая политика: держать в отделе четырех докторов, когда в других отделах их мало? Надо исправлять положение. Поделиться своими докторами с другими отделами, где их не хватает.

— Вы забываете о таком пустяке, как специальность ученого, — сдержанно кипя, сказал Фабрицкий. — В других отделах другая тематика.

— Доктор должен уметь овладеть любой тематикой. Сейчас и газеты пишут о совмещении профессий.

— Как ваше имя-отчество? — неожиданно спросил Фабрицкий.

— Михаил Семенович. А что?

— Так вот, Михаил Семенович, я убедился, что из нашего разговора ничего не выйдет. Вы к нему подошли, очевидно, с предвзятых позиций. Я буду писать докладную записку в министерство с просьбой изменить состав комиссии как неквалифицированный и предвзятый.

Никифоров испугался:

— Ну, зачем так? — он заглянул в свою бумажку. — Зачем так, Александр Маркович? Я с вами говорю как доброжелатель. Не в своих интересах, а в интересах нашего общего дела… Солидарность и взаимное понимание — вот киты, на которых мы стоим.