не на многострадальный этот?

Вот как… Смерть вовсе не зачеркивает «многострадальный этот», вовсе не отрывает от него. Напротив, теперь-то и происходит особенно пристальное вглядывание, и может быть, встают особые, неведомые задачи целостного существа. И это, наверное, самое важное. Но об этом – потом. А сейчас, сейчас слишком больно на «многострадальном этом». Невыносимо больно. Так невыносимо, что хочется одного – прочь, прочь! От этих праздников, от этих блюд, от этих дней, минут, слов, дел. Бьет Новый год.

Ну, бьет – а при чем я тут?Что мне делать в новогоднем шумеС этой внутреннею рифмой: Райнер умер?

В новогоднем шуме больше нечего делать. Надо уйти в тишину. Во внутреннюю тишину. Нужно, чтобы эта тишина росла, росла, росла… И открывала бы неисчерпаемость, немыслимую, непредставимую многомерность внутреннего бытия, вечного бытия… Иначе как поэтическими образами о ней не скажешь:

Не ошиблась, Райнер, Бог – растущийБаобаб? Не Золотой Людовик –Не один ведь Бог? Над ним другой ведьБог?

Не золотой Людовик – то есть не статуя, а живой, растущий, разворачивающийся, всеобъемлющий, безмерно расширяющийся, как из деревьев, из растущих, может быть, только один баобаб способен расширяться…

Растущий, расширяющийся и углубляющийся, как внутренняя тишина, Бог.

Не один ведь Бог? Над ним другой ведьБог?(«Бог»)

Кто смотрел не на предмет, не на поверхность, а внутрь, в суть, кто открыл неисчерпаемость и бесконечность внешне однозначного предмета, тот поймет этот образ. Бог не однозначен, не конечен, не единичен. Бог есть единство множеств. Внутреннее единство всего бесконечного внешнего множества.

Единый Бог не уничтожает других. Он никого не уничтожает. Он уничтожает только иллюзию отдельности и самодостаточности каждого божества (предела). Он все и всех вмещает, все и всех объединяет в строгой иерархии. В Нем восстают все поверженные, собираются все разрозненные. Это сложнейшая простота и многомерное единство Космоса, в котором «все ризы делившие – спелись»; «криком кричавшие – стихли», «навзничь лежавшие – встали».

Образ рая – самый точный из мыслимого и представимого – поэтический образ рая: торжественный горный амфитеатр, величественные горные уступы – живой образ неисчерпаемости: за слоем – слой.

Сколько раз на школьном табурете:Что за горы там? Какие реки?Хороши ландшафты без туристов?Не ошиблась, Райнер, – рай – гористый,Грозовой? Не притязаний вдовьих –Не один ведь рай, над ним другой ведьРай? Террасами? Сужу по Татрам –Рай не может не амфитеатромБыть…(«Новогоднее»)

В эту многомерность неба, многослойность Духа входит Цветаева в своей «поэме Воздуха».

«Не один ведь воздух, над ним другой ведь воздух», – можно было бы сказать ее языком, подступая к этой поэме.

Глава 11

«Сплошное аэро»

Ну вот и двустишиеНачальное. Первый гвоздь.Дверь явно затихла,Как дверь, за которой гость.(«Поэма Воздуха»)

Дверь? Какая? Куда ведущая? Откуда выводящая? Может быть, это дверь, которой обычно и не замечают, просто не знают о том, что из этого обжитого трехмерного пространства есть выход – некая Дверь, за которой – иное, быть может, четвертое, а может быть, и еще другие измерения?..

Итак, вдруг, толчком и остановкой сердца – чувство Двери, ее затихания. «Дверь явно затихла». И в этой тишине – непреодолимое ощущение присутствия.

Кто это?

– Кто там? – говорит хозяин, когда в дверь стучат…

Стука не было. Впрочем, как не было? А стук сердца о стенку грудной клетки?.. Итак, – кто там?

Это первый вопрос всех, читающих поэму. Кто этот гость? Ангел? Кто-то из недавно умерших? Рильке?.. Конечно, вернее всего, Рильке. Но никакого ответа из-за двери не следует. Тишина сгущается. И чувство присутствия тоже сгущается до полной несомненности:

Уверенность в слухеИ в сроке. Припав к стене,Уверенность в ухеОтветном. (Твоя – во мне).

Презрение к чувствам.

Ну да, не чувствами, и не этими внешними пятью, – душа чувствует иначе – всей собой. Никаких внешних примет, подтверждений. Ничего нет. За этим явным, определенным, поделенным на части миром имен, тел, «мужей и жен».

Та Оптина пустынь,Отдавшая – даже звон.Душа без прослойкиЧувств…

Все затихло. Вся затихла. Транс. Ничего не чувствую, кроме внутреннего пространства, – кроме внутренней целостности:

Дверь делала стойку.……………………………………..Еще бы немножко –Да просто сошла бы с петлиОт силы присутствияЗаспинного.

Душа уже не пытается спрашивать, «кто там». Ей это уже не нужно. А вот читатель поэмы все еще в растерянности спрашивает. И на вопрос этот может быть только один ответ: Никто, но есть.

Существование, присутствие несомненно. Но существование это так полно внутри, так необнаружимо, не выделяемо в черты и границы – во внешнее, – что на вопрос «кто?» можно ответить только одно: никто. Итак – никто, но есть. Вот с чего начинается поэма. Но разум не унимается. Никто, но все-таки – как его зовут?

– Никак не зовут. Он сам зовет.

Он позвал. Душа слышит зов.

Разуму опять очень хочется перевести это на привычный ему язык. Но автор поэмы говорит на другом языке. Все наши слова здесь не подходят. Здесь ищут новых, рождают новые. Ибо здесь – Творчество.

Только и всего? Только. Но в этом «только» – новое измерение, таинственное иное пространство.

Каждый миг творчества – это соприкосновение миров, дуновение Духа – вдохновения. И воплощение Духа, его вхождение в тело, в почку дерева, бутон цветка, сосуд мозга.

Тут все очень просто. Но ничего нет нужнее и бездоннее этой простоты.

В родстве со всем, что есть, уверясьИ знаясь с будущим в быту,Нельзя не впасть к концу, как в ересь,В неслыханную простоту.Но мы пощажены не будем.Когда ее не утаим.Она всего нужнее людям.Но сложное понятней им.(Б. Пастернак. «Волны»)

Да, сложное понятнее. Оно состоит из частей, которые могут существовать отдельно друг от друга. Сложное разложимо. Тайна простоты – в ее неразложимости. Все цельное – просто. Все простое – цельно и требует от нас цельности. Это всего нужнее людям. Но понимать (аналитически) тут нечем, нечего. Как понять дерево? Его можно ощутить и вжиться в него. Все дерево – всей душой. Опытом. Единением.

Поэма Воздуха есть живой опыт путешествия в собственную глубину и высоту, опыт вознесения, проникновения во внутреннее духовное (воздушное) пространство. Марина Цветаева говорит нам этой поэмой, как Луна – лунатику:

Оплетавшие – останутся.Дальше – высь.В час последнего беспамятстваНе́ очнись!(«Луна – лунатику»)

Не очнись, не разбирай, не сопоставляй с твоим прежним опытом, с твоим внешним опытом; входи – в новый, в мой!

Друзья вас предостерегают, хотят подстелить соломку там, где вы можете упасть… Но:

У лунатика и генияНет друзей.В час последнего прозрения –Не́ прозрей!

Эти слова обращены прежде всего ко всем тем, кто пытается соразмерить высшее с земным – и значит к тем, кто пытается толковать «Поэму Воздуха», исходя из своего «земного» опыта. Вся поэма – вхождение в иной опыт. Войди или выйди, останься, как все «оплетавшие». Но извне – не суди! Откажись от своей «точки зрения», от своих прежних мерок, прежних глаз. У тебя сейчас новый глаз.