Мужчина застыл с открытым ртом.

Потом захлопнул его и стоял с закрытым.

Ноги подвели его, ослабели, и он опустился на песок.

И сидел.

Оцепеневший. До полудня.

Ничего домысливать и воображать ему не придётся.

Воспоминаний у него теперь явно хватит на всю оставшуюся жизнь.

Только что ОНА была здесь, чудесная, иная, единственная такая в этом мире.

Океаническая странница, воистину как сталкер идущая в неизвестность, случайно угодившая в пустыню, транзитом её пересёкшая и уплывшая в родную среду обитания.

Но больше её здесь НЕТ.

И не будет никогда…

Самое страшное. Невыносимое. Удушающее. Бесповоротное. Шанса не оставляющее.

НИКОГДА

НЕ

БУДЕТ

Самое безжалостное изо всех слов всех мыслимых и немыслимых наречий и языков: никогда.

Он поднялся на ноги, свернул чёрный балахон, ВСЁ ЕЩЁ пахнущий ЕЮ, и вместе с ЕЁ башмаками спрятал в кабину. Материального больше у него ничего не осталось.

Потому что ненавистный метеорит…

Он разбежался и зашвырнул в океан, сопровождая обратный старт яростным воплем. Сверкнув на солнце неожиданно ярчайшей серебристой вспышкой, бывшая звезда бултыхнулась в волны и канула на дно. КАМНЕМ.

Молчаливый и тихий, вернулся он в город Соляных. Отсутствие пассажирки объяснил тем, что по берегу ехал караван из города Намывны́х, и она, мол, отбыла с попутными машинами. Никто из конвойщиков по этому поводу не отпустил ни единой шутки. Не осмелились, видя убитое выражение его лица.

Моторизованные чумаки загрузились солью, топливом, оружием, продовольствием и водой.

И поехали обратно.

А на обратном пути однажды ночью на бивуак напал громадный бронированный монстр. Когда-то это страшилище было крокодилом и лопало мясо. Теперь оно тоже было крокодилом, в пасть которому свободно пролезает мотоцикл.

Крокодилом, обожающим пожирать металл…

Мужчина проорал партнёрам:

– Уходите, я прикрою!!! – И остался в арьергарде прикрывать отход сотоварищей, ринувшихся врассыпную…

– …Хватит симулировать, дружаня. Эта зверюга, конечно же, здорово тебя помяла, когда отбросила, но это ещё не повод подыхать. Её тоже можно понять, голод не тётка. А ты мешал ей закусывать…

Мужчина открыл глаза. Жаркий день расстилался над миром. Рядом с ним, лежащим, сидел на песке тощий маленький человечек в чёрном балахоне, грубых башмаках и кожаном шлеме с круглыми выпуклыми очками, которые делали его физиономию похожей на рачью. Коротышка не переставая разглагольствовал о праве каждого индивида на сытный ужин.

Неподалёку, уперевшись в песок тремя колёсами, стояла хрупкая конструкция, до апокалипсиса известная как автожир. Разновидность винтокрылого летательного аппарата. Небесный велосипед с моторчиком.

– …ясно же, я прилетел тебя спасать, – сказал пилот аэромонстрика, перехватив взгляд лежащего водителя сухопутного автомонстра, который уже переплавлялся в желудке крокодила-металлофила.

– Откуда ты узнал, где я? – спросил мужчина.

– Ты никогда не задумывался, чем океан похож на небо?

– Интересная мысль. – Мужчина в рваном комбинезоне попытался встать. Ему это удалось. Очкастый чёрный «балахон» вставать не помогал, с интересом глядя, удастся ли избитому подняться самостоятельно. – А ещё интересней, где ты сохраняешь запас воздуха?

– Не думаю, что с твоей сексуальной ориентацией тебе понравится удовлетворять сей интерес, – ухмыльнулся рачьемордый.

Сухопутный пилот ткнул пальцем в балахон.

– И тату у тебя есть?

– А-а-а как же! – Типчик с рачьей физией закатал левый рукав и показал. Синюшного цвета размытые линии складывались в пять цифр. Тоже без всяких выкрутасов и наворотов.

Просто 1 2 3 4 5.

– Что ж это за отсчёт у вас такой, раз-два-три-четыре-пять… Тебя тоже заставили? Ты хоть человек?

– Я человек. Но меня не заставлял никто. Это моя работа. Меня нанимают, когда надо оттранспортировать… И да, тебе лучше пока не заморачиваться, что это за пять… э-э, кругов ада, которые надо проходить по пути, чтобы добраться в эпицентр.

– Просто работа?

– Ничего личного, поверь. Ты возил соль, бензин, боеприпасы, я вожу тела, души, разумы.

– А вдруг я откажусь?

Рачьемордый пожал плечами.

– Твоё право. Тогда одной нашей общей знакомой будет очень, очень, поверь, больно. Лучше бы ей умереть, но такого удовольствия бедняжке не подарят. Рыбы вообще очень живучие. Им голову отрубишь, кровища фонтаном, а они всё трепыхаются, трепыхаются… и голова глазками блым, блым, блым… Представляю, как им больно – и голове, и туловищу! К слову, птицы тоже такие упрямые. Это к вопросу похожести океана и неба.

Сухопутный пилот молча встал и поковылял к автожиру. Воздушный пилот поднялся и плавно заскользил вслед, будто плывя над поверхностью песка.

– Никогда не говори никогда… – пробормотал он.

– Что? – обернулся к нему мужчина в комбинезоне.

– Я говорю, что никому не дано знать, будет ли ещё один шанс, но надо верить, что неудачная попытка не есть попытка последняя… Если отбросить наслоения мишуры, останутся три движущие силы, что управляют человеком. Страх, голод, любовь. Третья сама по себе сильнее, но первый и второй постоянно объединяются, чтобы удвоить силы, – витиевато и странно выразился пилот автожира, коротко рассмеялся препротивным тонким голоском и: – Не возражаешь, если я немножко потревожу сей унылый мирок? – вопросил пилота сухопутного.

Не дожидаясь ответа, врубил плеер, и громкая ритмичная музыка из ретранслятора огласила пустыню.

– Впрочем, возражай не возражай, я всё равно врубил бы. Без резонансного колебания волновых ритмов фиг ты через канал пройдё…

Он осёкся и замолчал. Будто его рот кто-то накрыл ладонью.

– А ну садись давай! – буркнул после паузы недовольно. – Время – деньги.

Винтокрыл взлетел совершенно бесшумно; если у него и был мотор, то явно сработанный не по допотопным технологиям.

Зато выхлоп у этого прогрессивного изделия был вонючим до изумления, будто в энергию движения преобразовывались химические отходы. Тоже передовая технология. Чего добру пропадать.

Они улетели в сторону озверевшего солнца, повисшего в зените, казалось, навечно…

Серебристая вспышка была такой ослепительной, что на мгновение выделилась даже на фоне золотого неистовства светила.

Секунда – и нет никого, ничего.

Ни автожира с двумя мужскими силуэтами в сёдлах, ни громкой ритмичной музыки.