– Это из-за нее, да? – спросила она меня, и я увидел, как ее глаза наполняются слезами.

Черт возьми, я что, решил сделать несчастными всех девчонок района?

– Я влюблен в нее… – признался я, и это было совсем не так страшно, как я предполагал. Это была правда. Большая правда.

Она нахмурилась и быстро вытерла слезу.

– Ты не способен никого любить, Николас, – заявила он, переходя из состояния грусти в состояние гнева. – Я годами ждала, когда ты влюбишься в меня, делала все, чтобы для меня нашлось место в твоей жизни, а ты с олимпийским спокойствием просто использовал меня, и теперь ты говоришь, что влюблен в эту девчонку?

Я знал, что это будет нелегко.

– Я не хотел делать тебе больно, Анна, – сказал я.

Она покачала головой. По ее щекам стекали слезы.

– Знаешь что? – сказала она, глядя на меня в ярости. – Надеюсь, ты никогда не получишь то, что хочешь. Ты не заслуживаешь того, чтобы тебя любили, Николас. Если Ноа умна, она будет держаться от тебя подальше. Ты думаешь, что можешь вести такую жизнь, иметь такое прошлое и иметь такую девушку, как она, да еще которая влюбится в тебя?!

Я сжал кулаки. Я не был готов выслушивать подобное, хотя отчасти понимал, что Анна права. Я отошел, пытаясь взять себя в руки:

– Прощай, Анна.

Она зло смотрела на меня все время, пока я не уехал.

Я понимал, что мне придется заслужить прощение Ноа, но понятия не имел, как это сделать. Когда я вернулся домой, в комнате ее не было. Я занервничал, спустился в гостиную и обнаружил, что она спит, положив голову на колени матери. Ее мать смотрела фильм и нежно гладила длинные волосы Ноа. Она выглядела расслабленной. Ужасное чувство вины обрушилось на меня. За драку, за поцелуй, свидетелем которого она стала, за боль, которую ей причинил. И теперь, увидев, как ее ласкает мать, я почувствовал глубокую печаль.

Это пробудило старые воспоминания, которые я хранил в глубине души. Моя мама когда-то делала то же самое. Когда мне едва исполнилось восемь лет и мне снились кошмары, она гладила меня по волосам, чтобы я успокоился, и это было идеальное лекарство, чтобы я чувствовал себя в безопасности. Я до сих пор помню ночи, когда я не спал, плакал, боялся, ждал, когда вернется мама, войдет в дверь моей спальни и успокоит меня, как она всегда делала. Я жил с глубоко спрятанной болью в груди, с болью, которая исчезла, когда появилась Ноа. Я любил ее, нуждался в ней, в ее присутствии. Она была мне нужна, чтобы стать лучше, чтобы искоренить все плохие воспоминания, чтобы чувствовать себя любимым.

Раффаэлла оторвалась от телевизора, взглянула на меня, и нежно улыбнулась.

– Прямо как в детстве, – сказала она шепотом, имея в виду Ноа.

Я кивнул, желая оказаться на ее месте, чтобы ласкать и баюкать Ноа.

– Я никогда не говорил тебе этого, Элла, но я рад, что вы здесь, что вы обе здесь, – признался я ей.

Эти слова сами вырвались у меня, но они были чистой правдой. Ноа изменила мою жизнь, определила мою цель и заставила меня бороться за то, чего я действительно хотел, я хотел ее.

С этой минуты я решил измениться, я собирался стать лучше, чего бы мне этого ни стоило.

На следующее утро я спустился к завтраку и увидел ее сидящей, как обычно, с миской хлопьев и книгой, лежавшей рядом, хотя она не читала и не ела. Она помешивала хлопья, и было видно, что мысли ее витали далеко. Как только она услышала, как я вошел, ее взгляд ненадолго обратился ко мне, а затем сосредоточился на страницах книги. Рядом сидела Раффаэлла, на ней были очки для чтения, а на столе лежала газета.

– Доброе утро, – поздоровался я, налил себе чашку кофе и сел перед Ноа. Я хотел, чтобы она посмотрела на меня, хотел хоть какой-то реакции на мое присутствие.

– Ноа, ты будешь есть? – спросила ее мать чуть громче обычного.

Ноа подняла глаза и, вставая, отодвинула тарелку с хлопьями:

– Я не голодна.

– Так, хватит, ты должна это съесть, – сказала Раффаэлла, глядя на нее, – ты вчера не ужинала.

– Оставь меня в покое, мама, – попросила она и вышла из кухни, даже не взглянув на меня.

Раффаэлла с недовольством посмотрела на меня.

– Что случилось, Николас? – спросила она, сняв очки.

Я поспешил встать.

– Ничего, не волнуйся… – ответил я, выходя из кухни и догнав Ноа на лестнице.

– Послушай! – сказал я, преградив ей путь.

– Уйди с дороги, – холодно сказала она.

– Теперь ты не ешь? – я увидел, что она плохо выглядит, изможденно. – Как ты себя чувствуешь, Ноа? И не ври мне, если тебе нездоровится, иначе нам придется вернуться в больницу.

– Я просто устала, я плохо спала, – ответила она, пытаясь оттолкнуть меня.

Я проводил ее до комнаты.

– Как долго ты собираешься со мной не разговаривать, хотел бы я знать?

Она взглянула на меня.

– Я говорю с тобой сейчас, не так ли?

– Я имею в виду говорить, а не лаять, а именно так ты со мной разговариваешь с тех пор, как мы вернулись из поездки.

– Я же сказала тебе, что все кончено, Николас. А теперь отойди, я пойду к себе.

Я знала, что я поступала очень глупо, игнорируя свое здоровье. Все вышло из-под контроля, и на меня одновременно свалилось слишком много. Ник, письмо, падение – все было против меня. Николас не принес мне ничего, кроме неприятностей и страданий. Я поняла, что мне придется расстаться с ним. Мы не подходили друг другу. Мне было больно об этом думать, но я знала, что это правильно.

Сегодня я встречалась с Дженной, мы хотели пройтись по магазинам. До школы оставался всего один день, и, хотя я нервничала и немного трусила, я была рада, что лето уже позади и что можно начать все заново.

Слава богу, Дженна была из тех людей, которые поглощают тебя целиком, когда ты находишься рядом с ними, поэтому я смогла отвлечься от своих проблем и сосредоточиться на предстоящем первом дне в школе Сент-Мэри. По словам Дженны, это была элитная школа, и в ней можно было встретить самых разных людей, объединенных одной чертой: все они были до неприличия богаты.

* * *

В первый школьный день будильник зазвонил в семь утра.

Форма висела на стуле. Юбка была укорочена примерно на ладонь выше колен, рубашка тоже подогнана по фигуре. Я надела черные туфли и посмотрелась в зеркало. Боже мой, это ужасно! К тому же этот зеленый цвет, вернее, цвет мха. Еще одной проблемой было то, что я не знала, как завязывается галстук. Я взяла его, заодно прихватив и школьную сумку, и вышла из комнаты взволнованная, как обычно это бывает в первый день. Правда, это нормально, когда тебе шесть, а не семнадцать.