И тут краем глаза он заметил в рощице какое-то движение. Что-то белое мелькнуло меж белых стволов. Внутренне собравшись, мутант продолжил стирку. При этом, боковым зрением он попытался рассмотреть увиденное получше. Но не увидел, а услышал.

– Кто это? – донесся до него настороженный шепот. Голосок был явно детским, причем, скорее всего, принадлежал девочке.

Глеб несколько расслабился, хоть и продолжал держать ухо востро.

– Медведко, – зашептали в ответ. Тоже вроде как девочка, разве что чуть старше.

– А чего он тут?

– Рыбу ловит.

– А нас не словит?

– Мы убежим.

– Пойдем-ко лучше отсель, робить надо, мамка осерчает.

– Испужалась, малята? Не бось, не тронет медведко. Он летом сытый.

– Я не испужалась. Токо ить недосуг! Сена-то много ишшо загребать, до ночи не управимся.

– Управимся. Мамка придет, подмогнет. А медведко уйдет, не увидим боле.

– А чо на его и глядеть-то? Поглядели ужо. Ой!..

– Чего ты?

– Медведко-то… Он ить не рыбу ловит. Он портки стирает!

– Каки-таки портки? На што ему портки-то?

– А ты глянь, глянь!..

– Так и есть – портки…

– Он кого-то съел, поди, вот одежку и полощет… Гли-ко, водица-то красная бежит!.. Кровь это!

Мутант перестал стирать и замер, ожидая, пока девочки уйдут. Но те тоже замерли, затаились, притихли.

Глеб стал думать, как ему быть. Развернуться и зарычать, чтобы дети испугались и убежали? Но как бы до смерти не напугать девчонок или заиками не сделать. Или же выйти к ним, сказать, что он человек, а заодно и дорогу спросить? Так ведь тоже напугать может – медведь, да еще и говорящий! И потом, неудобно как-то: к девочкам – и без штанов!..

Ладно, попробуем так, не оборачиваясь, осторожно…

– Девочки, а девочки! – позвал мутант как можно более ласково.

– Ай!.. Ой!.. – вскрикнули обе сразу.

– Говорит!.. – зашелестела одна.

– Может, не медведко то, а лешак? – зашипела вторая.

– Я не медведь, девочки, и не леший, – сказал Глеб. – Я человек. Мутант только. Меня Глебом зовут. А вас?

Сначала в рощице стало тихо. Потом один из голосочков робко произнес:

– Я – Олька.

– А я – Нюрка, – долетел и второй. Девочка для чего-то добавила: – А мамку нашу Юлей кличут.

Мутант тут же невольно вспомнил погибшую Нюру. Вздохнул и спросил:

– Вы ведь мутанты?

– А то, – ответила одна из девочек – кажется, младшая, Оля. – Не храмовники ж!

– А вы знаете про храмовников? – удивился Глеб.

– Кто ж про них не знает! – фыркнула Нюра. – Мы ж не дикие.

– То есть… как не «дикие»? – обомлел мутант. – А кто же вы?

– Наш батя – морозовец, – с гордостью произнесла одна из девочек. – Значит, и мы тож.

– Погодите… – начал поворачиваться Глеб, но вовремя вспомнил про наготу, подал назад. – Но ведь морозовцы живут в Устюге!

– Так и мы в Устюге. Вон, Устюг-то, тамока, за ельничком. Он большой шибко, а тутока его краешек.

– Ах, вот оно что! Ну, это хорошо, спасибо вам, – искренне обрадовался Глеб. – И… вы простите меня, я, наверное, ваш стог-то разворотил…

– Пошто? – сердито спросила Нюрка.

– Я нечаянно. И еще… Не ходите через эту рощицу, обойдите лучше сторонкой.

И снова, теперь уже Олька:

– Пошто?

– А там… – стал подыскивать нужное слово мутант. – Там такая бяка висит… Мертвая. Страшная!

– Ты ее убил?

– Я.

– Пошли смотреть бяку! – восторженно выпалила Нюра.

– Не… – откликнулась Оля. – Мамка осерчает. Робить надо.

– Испужалась, малява!

– Я не испужалась!..

Девичьи голоса стали удаляться. Глеб достирал штаны, выжал их и рубаху, развесил на ближайшем кусте для просушки и принялся очищать от крови сапоги.

Солнце взбиралось все выше и выше. Мутант вытянулся на траве и стал задремывать. «Ничего, – уже в полусне подумал он. – Покемарю… Как раз одежда подсохнет».

Покемарил он на славу. Когда проснулся, солнце стояло уже в самом зените. Штаны и рубаха почти высохли. Одевшись, Глеб услышал, как заурчало в животе. Что там говорили девчонки о рыбе? Подошел к ручью, стал высматривать. Никакой рыбы не увидел. Да если бы и увидел, чем ловить? Опять рубаху мочить? Нет уж, лучше в сухой до города прогуляться, там, может, удастся чего-нибудь раздобыть. В крайнем случае, постучаться в первый попавшийся дом и попросить хоть пару морковок. Неужели откажут?

Мутант нахмурился. Куда он собрался стучаться? У кого просить? У морозовцев? Да его же наверняка вовсю ищут! Он ведь теперь морозовцам враг. Шутка ли – спалил Терем самого Деда Мороза! Вряд ли его, конечно, казнят за это. Во всяком случае, не сейчас. Сначала Дед Мороз доиграет начатую партию. А вот потом?… Состоится ли его передача Святой, как планировалось изначально? Или, предъявив его матери и добившись своего, предводитель морозовцев его в отместку прикончит? А если Святая заупрямится – прикончит уже стопроцентно. Так что попадаться в лапы морозовцам ой-ей-ей как чревато! И девочки его видели. Ведь обязательно расскажут матери, та – мужу, а там… Вот ведь идиот мохнатый, разлегся тут, а морозовцы, может, уже кольцо сжимают! Надо бежать, и бежать срочно. Вот только куда?…

Глеб, отойдя уже шагов сто от ручья, снова остановился. Итак, в город нельзя, там морозовцы. И там же, кстати, храмовники. А что храмовники? Ему ведь теперь вроде как именно к ним и надо… Мутант задумался. В голове у него все окончательно перепуталось. К храмовникам он не хотел тоже. Да и что он им скажет: отведите меня к маме, я потерялся? То-то обрадуется его появлению мамочка! Вот уж устроит он ей сюрприз! Безо всякого Деда Мороза завершит ее владычество. Впрочем, так ей и надо. Нечего было родного сына в подземелье держать, а потом вышвыривать, словно надоевшую собаку!..

Подумал так – и стало стыдно. Снова прокрутил в мозгу обдуманное ранее. И снова пришел к выводу, что как бы лично ему не было обидно, но Святой, в общем-то, по-другому поступить было нельзя. Нет, можно было его, конечно, убить, но ведь она не сделала этого. Просто из жалости или потому что любила?… Да какая разница – не сделала же!.. А он появится и устроит ей за это подлянку. Нет, так тоже нельзя. Не по-человечески это, пусть даже он к Святой никаких сыновних чувств и не питает. Не по-человечески?… Тут Глеб вдруг снова вспомнил, как собирался голыми руками душить Святую за смерть девочки Нюры, поэтессы-мутантки Олюшки-Заюшки, за собственное беспамятство… Почему же сейчас притупилась эта ненависть?… Да что там притупилась – осталась, конечно, боль в сердце, появилась досада, что именно его мама стала виновницей всего этого (правда, кто знает, а велика ли конкретно ее вина?), но вот как раз ненависти, той самой, нестерпимой, злой, колючей, продирающей насквозь, больше не было. Неужели ощущение родства может так повлиять на мысли и чувства?… Видимо, все-таки да. Как бы это ни было печально. Да что там печально! Отвратительно, мерзко!.. Будто и он стал сообщником.