Элеонора понимающе кивнула и тут же показала рукой на два утеса с небольшими каменными террасами на вершине.

— Видишь? Вон там, по правому берегу, — это Burg Katz, а по левому — Burg Maus.[62]

Палмер долго смотрел на вздымающийся утес с крошечными виноградниками, прилепившимися то тут, то там, короче говоря, везде, где склон утеса был не слишком отвесным или где имелись естественные, достаточно пологие площадочки. На вершинах высились мощные крепости с башнями.

— Значит, Katz und Maus? — переспросил он.

— Скоро будем в Кобленце, — вместо ответа сказала Элеонора, вставая и отходя к поручню. — Спасибо за урок политэкономии.

— Это была лекция, а не урок.

— Мы можем продолжить ее в машине. Нас будут встречать на «фольксвагене» в порту Кобленца.

Палмер тоже подошел к поручню.

— Тебе что, удалось устроить все это одним телефонным звонком из отеля?

— Портье помог.

— Значит, портье отменит и все мои встречи?

— Он очень обязательный и надежный человек.

— Допустим, но… — Палмер вдруг остановился и махнул рукой. — Да бог с ним. Есть вещи куда интересней, чем политэкономия и добросовестность портье. О них и надо говорить.

— Хорошо, тогда слушай. Мы медленно поедем вдоль Мозеля к Триру. Будем останавливаться в каждой деревушке, пробовать вино местного разлива. Останавливаться будем в самых скромных гостиницах. После обеда будем немного отдыхать. Потом гулять среди виноградных кустарников, а после ужина спать. Ты будешь в восторге, не сомневаюсь.

— А мы будем встречаться с твоими родителями в Трире?

— Только если ты этого захочешь.

— И с Таней тоже?

Элеонора резко отвернулась от него.

— Вон, смотри! — воскликнула она, указывая куда-то вперед. — Еще один поворот, — и прямо перед нами, как на ладони, откроется Кобленц.

Пятница и суббота, казалось, слились в одну широкую реку времени, плавно текущую по жизни со всеми ее извилинами и поворотами, постепенно открывая вечности все новые и новые красоты. Потом Палмер, конечно же, смог вспомнить лишь отдельные, особо запоминающиеся моменты и сцены, но сейчас, лежа в одиночестве в своем отеле в Трире, он пытался поскорее заснуть, чтобы быть в форме перед ранним отъездом во Франкфурт и последующим перелетом в Нью-Йорк. Перед его закрытыми глазами бесконечной чередой проходили яркие картинки всего того, что происходило с ними за последние два дня.

Он ужасно скучал по девушке, но они оба решили, что будет лучше, если она проведет эту ночь у родителей, хотя у них была всего лишь крошечная квартирка. Ему же Элеонора заказала номер «люкс» в суперсовременном отеле «Порта Нигра», прямо против которого высились знаменитые древние Римские ворота, давшие, собственно, название отелю. Трир, или Трев, как веками называли этот город французы, когда вновь и вновь завоевывали его, стал колонией Древнего Рима еще за век до Рождества Христова и сохранил руины старого города в куда лучшем состоянии, чем развалины самого Древнего Рима.

Более подробно о городе он узнал от девушки во время обеда с ее родителями. В их присутствии она казалась настолько моложе, что ее легко можно было принять за старшеклассницу, горящую желанием показать знание города, который ее семья теперь называла своим домом.

Долгое путешествие по извилистой дороге вдоль реки Мозель к Триру началось в порту Кобленца, где их встречал представитель туристической фирмы «Херц» в фирменном желтом пиджаке — он стоял рядом с бледно-голубым «фольксвагеном», размахивая высоко поднятым над головой черно-белым флажком фирмы. Первой за руль села Элеонора и по двухполосной автостраде, извивающейся вдоль реки, величавые воды которой иногда протекали буквально в нескольких дюймах от кромки дороги, быстро выехала из города в Мозельскую долину.

Теперь, когда он лежал в темноте своего шикарного номера, Палмеру казалось, что они пересекли Мозель по меньшей мере дюжину раз, если не больше, по мостам, на паромах… Обычно, съехав с дороги к причалу, они с Элеонорой видели, что паро́м, как назло, стои́т на противоположной стороне реки́. Но, едва заметив их сигнал, поданный поднятой рукой, паромщик тут же перегонял паро́м к причалу на их берегу. Насколько помнил Палмер, паро́м мог перевозить четыре «фольксвагена» или четыре высококолесных трактора, которые, казалось, были неотъемлемой частью местного ландшафта. Или… один «кадиллак».

Здесь трактор считался чем-то вроде семейной машины. В основном американского производства с прицепом, обычно до отказа заполненным здоровенными пластмассовыми контейнерами с жидким удобрением или раствором инсектицида. Был июнь, пора первых сенокосов, и Вудсу с его девушкой, когда они проезжали сельские районы, то тут, то там уже попадались на глаза первые стожки сена. Виноград в это время только начинал созревать и формироваться в большие гроздья.

Палмер отчетливо представил себе первый увиденный им за́мок — Турантов в Алькене, вернее, его руины с двумя башнями-близнецами приблизительно в двух тысячах футах над уровнем реки. Им пришлось ехать на самой низкой передаче: горная дорога была очень узкой и неровной. Через бойницы для лучников в толстых каменных стенах они могли видеть кажущиеся с такой высоты совсем маленькими баржи, медленно плывущие по невозмутимой водной глади реки́. В свое время власти Алькена решили сдавать помещения за́мка в аренду, преследуя в основном две цели: во-первых, как реальную возможность постоянно их ремонтировать и тем самым поддерживать в хорошем состоянии и, во-вторых, поставить заслон заезжим вандалам, растаскивавшим исторические ценности буквально по кусочкам. От чересчур любопытных взоров посторонних частные владения надежно скрывали высокие живые изгороди и сады с буйно разросшимися горными растениями и цветами.

— Здесь мы могли бы счастливо прожить всю оставшуюся жизнь, тебе не кажется? — игривым тоном спросила Элеонора. — Как считаешь, это достаточно романтично?

— С чего это ты взяла, что я романтик?

— Не рассуждай. Просто ответь на совсем несложный вопрос: ты хотел бы здесь жить?

— Да, с превеликим удовольствием.

— Тогда ты самый настоящий романтик.

Палмер с любовью смотрел, как порывы ветра треплют ее каштановые волосы и заставляют цветы кланяться, иногда пригибаясь чуть ли не до самой земли. А яркое солнце щедро дарило свои жаркие лучи и им, и винограду, и реке. Здесь не было ни ЮБТК, ни Эдди Хейгена, ни секретных микрофильмов, хитроумно запрятанных в упаковке рубашки…

И, конечно же, вино, вдруг вспомнил Палмер, лежа в постели. Вино! Не сладенькая жидкость в бутылках, которую можно купить в Нью-Йорке, а настоящее сухое мозельское, нацеживаемое прямо из бочки. Со вкусом натурального вина, без добавления сахара, совсем как нектар, как глоток дождевой воды в знойной пустыне, как невинный поцелуй… Самое интересное, что, несмотря на свои более чем очевидные достоинства, оно так и не стало предметом выгодного экспорта, поскольку его практически полностью здесь и выпивают. Видно, рачительные сельские жители ни с кем не хотят делиться таким, без преувеличения сказать, деликатесом.