Я смотрела на умирающую рыбу — и мне вдруг почему-то вспомнилось выражение глаз тех двух девчушек, которым Джим накануне помог отнести покупки к машине. Обе дурочки смотрели на него с собачьей преданностью в глазах. Таким хоть из пушки над ухом пали — все равно ничего не услышат.

— А что, ты знаешь кого-то в городе, кто бы пытался сопротивляться? — хмыкнула я.

Она вытащила из папки еще один листок.

— До сегодняшнего дня — нет. Но на одной из чашек в доме миссис Холланд обнаружены следы слюны. Нашли их только сейчас — сразу, при осмотре места преступления почему-то не заметили. Не соответствует никому из тех, кого мы знаем, но она принадлежит мужчине, в этом можно не сомневаться. Судмедэксперты говорят, что жертва имела половое сношение перед тем, как ей проломили голову, но секс был защищенным. Никаких следов спермы, естественно.

— Да, негусто.

— Уговори Ифе подписать официальное заявление. Как только оно будет у меня в руках, я тут же надену на эту тварь наручники, а когда проведем соответствующие анализы, мы сможем сравнить их…

— Ты же знаешь, она не станет ничего писать, — перебила я. — С того самого дня я только и делаю, что уговариваю ее пойти к тебе. А она вместо этого идет в лес и стоит там часами — слушает, как шумят деревья над головой.

— Может, если мы возьмем образцы у нее…

— Боюсь, поздновато спохватились, сержант, — криво усмехнулась я. — Она уже раз двадцать после этого приняла душ.

Брона, сунув лист в пластиковую папку, убрала ее под водительское сиденье. Какое-то время мы просто сидели, молча слушая, как за окном шлепает хвостами по доскам засыпающая рыба. Мне вдруг вспомнилось, как когда-то, много лет назад, мы с Броной выкурили свою первую сигарету — это было в нескольких метрах от того места, где мы сидели сейчас. Когда я повернулась к ней, она плакала.

— Ну-ну, тише, Брона, — всполошилась я, чувствуя себя последней дрянью, потому что не знала, что делать и что сказать, чтобы успокоить ее. — Все будет хорошо, вот увидишь.

Шмыгнув носом, она вытерла его рукавом форменной рубашки и бросила на меня взгляд, ясно говоривший: она прекрасно знает, что я мечтаю сделать.

— Ты-то сама в это веришь? — буркнула она. — Вот то-то…

— Пожалуйста, еще один «Мерфи»,[27]Джонно.

Кроткий голос принадлежал мне. Я бы в жизни не догадалась об этом, если бы не почувствовала, как шевелятся мои губы, когда я произнесла эти слова. Двигались только губы — сама я как будто застыла. Понимаешь, в этот момент я играла роль таинственной Распутницы, Красы и Гордости Нашего Города, легенду о которой передавали из уст в уста все местные сплетники. Особенно их занимала та ее часть, где говорилось, что я до сих пор не подпустила к себе ни одного мужчину. Что ж, если разрушить раз и навсегда сложившийся имидж уже не в моих силах, надо по крайней мере извлечь из него хоть какую-то пользу, решила я. Убедившись, что Брона наконец перестала лить слезы, я отправилась домой, отыскала самую короткую черную юбку из всех имеющихся в моем распоряжении, после чего укоротила ее еще на пару дюймов. Потом, отыскав среди оставленных Эвви пожитков что-то дорогущее и наверняка французское, попшикала себе на шею и, встав перед зеркалом, принялась репетировать роль сексуально озабоченной стервы, уделяя особенное внимание взгляду — ведь именно он должен был стать тем крючком, на который я намеревалась подцепить Джима Шустрика.

Была среда — иначе говоря, именно тот день, когда в баре Мак-Сорли был аншлаг, потому что любителей промочить горло и послушать очередную сказку, которую по средам рассказывал Джим, было хоть отбавляй. И все они мгновенно лишались последних мозгов, стоило ему только открыть рот.

Стало быть, это был мой последний шанс привести в исполнение свой план — пока чертова свадьба не спутала все карты.

Джонно, благослови Боже его фальшивую челюсть, встал за стойку бара еще до того, как я родилась. Подмигнув, он прошелся вдоль нее своей неподражаемой походочкой бывалого боцмана, привыкшего ступать по качающейся палубе, и молча поставил передо мной кружку. Милый, старый Джонно! Бросив взгляд на мою размалеванную физиономию, он уже открыл было рот, собираясь спросить, какого черта я веду себя подобным образом, но потом благоразумно передумал. До сих пор благодарна ему за то, что тогда у него хватило ума промолчать. Потому что один вопрос мог бы все испортить. Видишь ли, волк очень не любит, когда добыча, вместо того чтобы убегать, сама начинает охоту, только теперь уже за ним: стоит ему что-то заподозрить — пиши пропало.

Поэтому, усевшись в кабинке, которая давно уже по молчаливому согласию была закреплена за мной и сестрами, я не спеша потягивала свое пиво. Битый час я сидела со скучающим видом домохозяйки, которой все до смерти надоело, пока не почувствовала у себя на спине взгляд, от которого по всему моему телу разбежались мурашки. Поежившись, я сунула в рот еще одну «Мальборо», предварительно отломав фильтр, чтобы дело пошло быстрее. Я бы еще долго тряслась, кожей чувствуя присутствие Джима, как вдруг он чуть ли не хлопнулся мне на колени.

— Пить в одиночку вредно — чувство юмора пропадет. Во всяком случае, так утверждал мой папаша, — наставительно проговорил он.

— Неужели? — пробормотала я, упорно не отрывая взгляда от желтоватых бумажных обоев. — Умный, видно, был человек.

— А еще он говорил…

— Послушай, по-моему, я не вешала на кабинке объявление «Заходите поболтать все кому не лень»?! — рявкнула я, слегка повернув голову и напомнив себе о том, чтобы ни в коем случае не переборщить. Джим за версту почует плохую игру — в конце концов, он ведь сам актер. Однако кое-какие козыри в рукаве у меня были. В конце концов, я играю с мужчинами в эти игры, сколько помню себя. И — скажу не хвалясь — ни один еще не сорвался с крючка.

— Да уж, это точно. Я бы наверняка заметил, — усмехнулся он. И с глубокомысленным видом кивнул.

— Тогда, выходит, мы друг друга поняли, — буркнула я, снова предоставив ему возможность любоваться моим затылком.

Комната между тем наполнилась людьми. Однако я прекрасно знала, что все сейчас вытягивают уши, чтобы не пропустить, что ответит на это их драгоценный seanchai. До того дня, как ему вздумалось осчастливить своим присутствием наш город, ни один человек не мог похвастаться, что видел, какого цвета у меня трусики. Кроме того, добрую половину из тех, кто сейчас таращился на нас, я сразу послала далеко и надолго — даже теперь, занимаясь любовью со своими женами, бедняги истекали слюной, вспоминая меня… хоть и ненавидели при этом до дрожи в коленках.

— А я, кажется, догадываюсь, почему ты злишься, — медовым голосом начал Джим. Ну просто не человек, а крем с торта, честное слово! Даже мне стоило немалых трудов удержаться, чтобы не замурлыкать от удовольствия.

Я с притворным равнодушием обвела взглядом комнату.