– По-вашему, я чересчур много ношусь с той женщиной, то есть с Ли, – начал я, стараясь не выдать чувств, которые поднимались в моей душе, стоило кому-то лишь заговорить о ней. – Я же считаю, что Ли – наша отправная точка, с чего мы можем начать расследование. Сирил, должно быть, думал точно так же, ведь, что ни говори, она – наша плоть и кровь, даже если сама об этом и не подозревает. И Сирил поэтому решил разыскать ее. Не исключено, что он даже встречался с ней…

– Может, потому его и убили, – сказал как отрезал Питерсон.

– Да, но о нас им все равно уже известно. Что бы мы теперь ни сделали, хуже не будет.

Он кивнул и что-то проворчал.

– Не забывайте о телефонных звонках Поле, – напомнил я. – В том числе и из Мюнхена. Сирил звонил ей из Мюнхена. Брендель и Ли живут в Мюнхене… Только это и связывало Сирила с Мюнхеном.

Мы расплатились с водителем и быстро зашагали по улице, направляясь к своей машине. По дороге я показал Питерсону контору Бренделя, но он не обратил на нее никакого внимания. Однако, когда я сел за руль, он внезапно произнес:

– Ну ладно, давайте посмотрим на вашу красотку.

При звуке его голоса я очнулся от своих дум, поднял голову и увидел ее. Она была с мужчиной.

На ней был оливковый костюм «сафари» и такого же цвета лента в волосах. На нем – темно-зеленая спортивная куртка, черные брюки и черный с высоким воротом свитер. Они направились к темно-зеленому «ягуару». Мужчина оказался вчерашним красавчиком, тем самым ходячим эталоном моды в черном длинном плаще с отворотами. Веселые, радостные, они как бы воплощали любящую пару из рекламного телефильма. Молодые, красивые и богатые, они были счастливы одним только сознанием этого.

– Вот что, – сказал Питерсон крайне деловито, – сядем им на хвост. Может, они едут взорвать Тауэр, нанести удар во имя Четвертого рейха. – Он фыркнул, но тем не менее не шутил. Лицо его напряглось, словно он уже участвовал в операции по предотвращению взрыва. На протяжении всего утра я наблюдал перемену в его настроении: сейчас он переходил в наступление, а мне оставалось лишь надеяться, что осколки меня не заденут. Взглянув на него, прежде чем завести машину, я испугался Питерсона больше, чем всей преследующей нас своры.

Они походили по галерее Тейта возле картин французских импрессионистов, переместились в здание «Коллекции Уолласа» на Манчестер-сквер, зачарованно останавливаясь у каждой картины Каналетто, потом неторопливо вышли на улицу. Его рука лежала у нее на плече. Теперь она не смеялась и даже улыбалась не очень часто, но время от времени подставляла ему лицо для поцелуя, и его губы бесстрастно касались ее губ, и тогда на лице ее появлялась улыбка, рука обвивалась вокруг его талии.

На Берлингтон-стрит они посетили маленькую галерею и с мрачной серьезностью уныло обозрели выставку грубоанатомичных «нагих» Фрэнсиса Бэкона. Она обратилась к какому-то человеку, указала на одну из картин и продолжала что-то говорить, пока он оформлял заказ. Они вышли, о чем-то серьезно и увлеченно беседуя. Любители живописи.

– К тому же любовники, – заметил Питерсон, – самые натуральные любовники. Герр Брендель возвращается в Мюнхен, чтобы заняться бизнесом или рейхом, а его жена тем временем крутит с породистым самцом. Старая история. Если только… – Он замолчал, раскуривая сигару. Мы сидели в маленьком ресторане. Здесь же обедали и они, то и дело касаясь друг друга руками. – Если только, – повторил Питерсон, – малый не «пед», что вполне возможно, судя по его внешности. Некоторые женщины, замужние, как правило, подобным образом проводят время с влюбленными в живопись гомосексуалистами, на что их занятые по горло мужья смотрят сквозь пальцы, считая, что это безопаснее, чем давать жене полную волю.

– Бывает, – согласился я. – Но возможно и другое: муж-гомосексуалист дает жене немножко свободы. Тоже старая история…

– Она выглядит очень молодо, – заметил Питерсон.

– В наше время этим никого не удивишь.

– Что ж, пожалуй, вы правы.

Они вернулись в Белгрейвия-плейс под вечер, а мы отправились к себе в гостиницу. Когда Питерсон отпирал дверь нашего номера, телефон надрывался вовсю.

– Ага, видите, я вас не забыл! Обещал позвонить и вот, пожалуйста, звоню. – За тирадой последовал каскад хихиканья.

Питерсон, уставившись на меня, беззвучно, одними губами спросил, горя нетерпением:

– Кто?

– Макдональд, – сказал я в трубку, – здорово, что вы позвонили!

Он что-то приветливо трещал, но большую часть его болтовни я прослушал, поскольку в это время Питерсон, чуть не танцуя, пружинистым шагом ходил взад и вперед, слегка подпрыгивая в конце каждого разворота, и время от времени ударял кулаком в ладонь, что-то нашептывая.

– Сукин сын! Ах, сукин сын! Добился-таки своего, старый добрый Макдональд, – пробормотал он и скрылся в ванной. Вскоре голова его снова высунулась. – Назначайте встречу на сегодняшний вечер. Хочется взглянуть на него…

Пивная, куда мы пришли, оказалась начисто лишенной своего стиля или какого-либо своеобразия, не считая аромата соуса карри, проникавшего из соседнего зала. Она располагалась неподалеку от порта, и дух Темзы, тумана, дождя и немытых барж витал над этим убогим заведением. Макдональд приник к стойке в окружении каких-то подозрительных типов.

Он радостно помахал нам, изобразив на красном лице вымученную улыбку. В пухлой руке он крепко сжимал кружку с отвратительно пахнувшим портером. В пивной происходила непрерывная битва множества запахов, что мне, впрочем, пришлось по душе, когда я к ним несколько принюхался.

Я представил Питерсона, и он пожал Макдональду руку с такой фальшивой сердечностью, что мне показалось, будто все забулдыги сейчас бросят пить и уставятся на него удивленными глазами. Макдональд, однако, принял ее за чистую монету.

И началось… Питерсон суетился, изредка натыкаясь на него, извинялся, тянулся к бару, снова и снова заказывал пиво и сорил деньгами направо и налево. Он прямо захлебывался от распиравшей его словоохотливости: «Как вам, Макдональд, понравилась Аргентина? Ах, вы не были в Аргентине, тогда, должно быть, Купер; я знаю, что кто-то ездил в Аргентину…» Он говорил слегка пьяным голосом, язык у него заплетался, речь была невнятной. Впрочем, в духоте и гомоне пивной он, надо полагать, казался Макдональду компанейским, дружелюбным, подвыпившим американцем.

– Еще по одной, – повторял Питерсон, накачивая портером своего новоявленного приятеля. Время от времени я ловил взгляд Макдональда. Он подмигивал мне с отчаянной улыбкой на губах, но тут Питерсон снова наседал на него, расспрашивая о страховом бизнесе, о районе его действий, интересовался, не случалось ли ему бывать в Германии и как эта самая Германия выглядит.

– Да как любая другая страна, я думаю, – ответил Макдональд. Он достал засаленный, некогда белый платок и вытер круглую, блестевшую от пота физиономию. – О немцах говорят всякую ерунду, но, по-моему, они такие же, как все.