Этот подход последовательно и открыто выражен в теории справедливости Джона Ролза[395]. Согласно Ролзу, социальное устройство может считаться справедливым, только если оно обеспечивает основные свободы (например, личной собственности, возможности совершать сделки) и равенство возможностей. Далее, согласно «принципу различия» Ролза, с возрастанием богатства оно должно распределяться так, чтобы увеличить ресурсы наименее состоятельных (хотя и богачам это также может быть выгодно).

Два эти подхода лежат в основе двух главных типов теорий справедливости: одни делают акцент на процессы (сделки должны быть справедливыми, тогда и возникающее в итоге распределение окажется справедливым), другие – на результаты (распределение должно быть справедливым, тогда справедливыми будут и направленные на это меры)[396]. Теоретическая разработка этих принципов, конечно, заходит гораздо дальше[397]. Нам нет нужды исследовать их, поскольку наша задача – не отстаивать один из имеющихся взглядов на общество, но понять, каким образом они стали для человечества естественными и притягательными. Похоже, в обоих случаях внимание привлекает абстрактная концепция справедливости, оказавшаяся когнитивно заметной, поскольку содержащаяся в ней информация соответствует некоторым нашим интуитивным системам.

Люди не просто размышляют над этими проблемами, они чувствуют, что необходимо что-то делать, возмущаются, пытаются сплотить сторонников вокруг тех или иных взглядов. Активизация интуитивных систем придает смысл этим чувствам и стремлениям. Когнитивные системы, отслеживающие справедливый характер обмена, устанавливающие собственников, следящие за распределением благ, созданных в результате коллективных действий, тонко настроены на вызов эмоций и мотивацию поведения – иначе они не давали бы эволюционного преимущества. Интуитивное чувство собственности выражается в яростной защите того, что мы получаем из окружающей среды, и в сильном стремлении помочь другим защитить полученное от захватчиков. Наша система определения «безбилетников» порождает желание ограничить их деятельность, сократить их число и информировать окружающих об их проступках. Такие же чувства и желания возникают, когда эти системы срабатывают при описании крупномасштабных социальных явлений.

На протяжении большей части доисторической и исторической эпох люди жили, располагая минимумом средств к существованию, более или менее соответствующим нынешнему уровню жизни беднейших стран (примерно $2–3 в день). С началом промышленной революции уровень жизни начал повышаться с возрастающей скоростью, в большинстве сообществ этот рост выражается кривой в виде «хоккейной клюшки». Как считает Мэтт Ридли, нам трудно понять, как сильно условия нашей жизни изменились по сравнению с теми, в каких существовало большинство особей нашего вида. Люди сейчас живут дольше, чем прежде. Могут вылечиться от большого числа заболеваний, которые погубили бы их всего несколько десятков лет назад, могут есть еду лучшего качества и пить более чистую воду, проводить время в теплых помещениях, общаться с миллионами себе подобных и получать знания, копившиеся тысячелетиями, – и все это за куда меньшую цену, чем ранее[398]. Самой грандиозной переменой в мировой экономике за последние полвека стало колоссальное сокращение бедности во всем мире. Когда я пишу эти строки, «всего» один миллиард людей продолжает жить на мальтузианском уровне дохода около $2 в день или чуть выше. Кавычки означают, что вообще-то такое количество живущих в нищете шокирует, но в то же время сокращение числа бедных – беспрецедентный и для большинства людей неожиданный поворот мировой истории. Прежде ничего подобного в таких масштабах не случалось[399].

Экономисты и историки десятилетиями обсуждали конкретные условия, запустившие промышленную революцию XVIII в., особые факторы, сделавшие Англию, Голландию и Северную Италию сначала центрами торговли, а позже – особенно Англию – центрами технических инноваций. Хотя экономисты расходятся в ответах на вопросы «почему тогда?» и «почему там?», они все согласны в ответе на вопрос «как?». Как всеобщий рост уровня жизни охватил весь мир? Ответ состоит в том, что уровень жизни растет, сначала медленно, а потом все быстрее, повсюду, где люди вступают в отношения мирного и добровольного обмена. Торговля, а также мотивации, благодаря которым торговля становится возможной, – единственный известный нам путь, выводящий из нищеты[400].

Это создает парадокс. Торговля не производит значительного эффекта, пока не распространится достаточно широко, включив миллионы, а не тысячи участников в сети сделок, отследить которые во всей полноте человеческий разум не в силах. Все, что мы можем наблюдать, – эмерджентные (системные) эффекты. Но когнитивные инструменты, которыми мы располагаем, были предназначены для объяснения взаимодействий в малых масштабах. Сложная координация рыночной экономики, внутри которой миллионы людей сотрудничают без всякого плана, не укладывается в рамки привычной психологии обмена. В результате огромное количество продукции воспринимается (по крайней мере частью нашей когнитивной системы) как данность, так сказать, как часть пейзажа. Наши когнитивные системы воспринимают существование этих товаров и услуг, но не представляют причины их появления. Более того, мы не представляем, по крайней мере интуитивно, тот факт, что могли появиться другие товары и услуги или что те, которые мы наблюдаем, могли быть никогда не произведены.

Если огромное количество производимых вещей просто данность – или, точнее, воспринимается некоторыми нашими когнитивными системами как данность, – это заставляет активироваться интуитивные системы, относящиеся к общественному дележу. Немалую часть доступных товаров и услуг наша психика воспринимает как свалившийся с неба подарок судьбы, как нечто очевидно наличествующее здесь, но о происхождении чего просто нет сведений. Если вы с друзьями во время похода найдете на горной тропе крупную банкноту, это вызовет всевозможные вопросы и суждения о том, как ее поделить (например, все ли туристы должны получить равные доли? Или тот, кто заметил ее первым, должен получить больше?). Но все это не имеет никакого отношения к тому, откуда она взялась (кто оставил ее на тропе и почему?). Заметьте, я не предполагаю, что кто-то на уровне сознания считает плоды промышленности и торговли свалившимися с неба, просто какие-то системы нашей психики могут обрабатывать информацию об этой продукции, не пытаясь выяснить ее происхождение.

Если все это верно, тогда, похоже, наши концепции справедливости ведут к парадоксу. Причина, по которой люди смогли развить торговлю и распространить ее далеко за пределы мелкого производства и местного потребления, заключается в том, что у нас есть набор сложившихся установок относительно взаимовыгодных сделок, основанных на сильных интуитивных представлениях и мотивациях, связанных с понятием собственности и участием в коллективных действиях. Благодаря этим психологическим установкам мы создали чрезвычайно сложный мир экономики и уровень жизни, проистекающий из этой сложности. Созданный нами мир заключает в себе бесчисленные товары и услуги, существование которых не в состоянии объяснить наши интуитивные системы. Кажется, эти ценности просто возникают, но ни одна интуитивная система не представляет условий, при которых они появляются. Поэтому некоторые психические системы и воспринимают их как подарок судьбы. Это, в свою очередь, активирует наши предпочтения и интуиции, связанные с общественным дележом, что делает определенные концепции справедливости, в частности идеи распределения доступного богатства, одновременно интуитивными и привлекательными, то есть удобными и убедительными. Но представление о перераспределении богатства противоречит некоторым интуитивным ожиданиям, связанным с вознаграждением за потраченные усилия (те, кто вложил больше сил, должны и получать больше) и, конечно, с собственностью (те, кто произвел, имеют право на свою продукцию). Перераспределение подразумевает некие пределы этих ожиданий. Некоторые люди могут вкладывать куда больше усилий, чем остальные, но получать лишь немногим больше. Другие могут быть вынуждены отказаться от части плодов своего труда из-за прогрессивного налогообложения. Сталкиваясь друг с другом, предпочтения одной интуитивной системы (дележа) и другой порождают интуитивно предпочитаемую политику.