Автомат и винтовка замолчали уже давно, полностью израсходовав свой боезапас. Их хозяева бросили бесполезное оружие и взялись за топоры.

Опасаясь, что они скроются в недалеком лесу, монгольские лучники их спешили, попросту убив коней.

Если не принимать в расчет валящую с ног усталость, Сашка в этой мясорубке сохранился довольно неплохо. Несколько пропущенных сабельных ударов не смогли разрубить доспехи и лишь оставили на теле парня сильные ушибы.

Васе повезло значительно меньше. Два обломка стрелы торчали из его груди, с правой стороны, а из уголка рта шла кровь. Но здоровяк все еще стоял на ногах, удерживая двумя руками свой окровавленный топор.

Всеволод тоже был еще жив. Он пропустил удар в лицо: его левый глаз вытек, а половина лица превратилась в кровавое месиво, через которое проглядывались зубы и кости. Несмотря на столь страшные повреждения, княжич продолжал стоять, сжимая в правой руке покрытую зарубками саблю, а в левой изрубленный щит с геральдическим владимирским львом.

Как погиб Мстислав, Сашка не видел.

Лица окруживших врагов выражали злость и ярость. Жала бронебойных стрел с десятков натянутых луков смотрели на семерку, и лишь отсутствие команды командира удерживало монголов от залпа.

«Что, стерли мы надменные ухмылки с ваших рож?» — подумал и устало улыбнулся Сашка. Как ни странно, умирать Сашка не боялся. Вернее, у него просто не было сил об этом думать, хотелось только одного: чтобы его оставили в покое.

Один из монголов, видимо командир, прокричал:

— Бросьте оружие и останетесь жить!

Над поляной повисла короткая тишина. В следующую секунду ее нарушил смех.

Смех, от которого на коже выступают мурашки, а кровь в жилах замирает, смех обреченного, полный такой тоски и горечи, что жизнь не в радость. Смех, которого Сашке слышать не приходилось.

Смеялся Всеволод. Страшная рана искажала его голос, добавляя в него неприятные, хрипящие и булькающие нотки, делая похожим на воронье карканье.

А затем к этому не то смеху, не то карканью присоединились и остальные обреченные: захлебываясь кровью, смеялся стоящий рядом Вася (периодически срываясь на кашель), смеялся еле стоящий на ногах от усталости Сашка, смеялись уцелевшие дружинники.

Почему смеялся Сашка, он объяснить не мог. Просто в тот момент смех казался самым уместным из всего того, что он мог сделать.

Ужас исходил от этого смеха, и командиру монгольского отряда стало не по себе. Спустя мгновение он заставил владимирцев замолчать, взмахнув рукой.

Десятки стрел сорвались с тетивы луков, по самое оперение входя в тела дружинников.

Оставшийся глаз получившего пять стрел и упавшего на снег новгородского князя Всеволода Юрьевича глядел в зимнее небо. За мгновение до того, как его сердце остановилось, изуродованные губы прошептали:

— Принимай, Громовержец!

Лишь двоим из семерых была оставлена жизнь. Стрелы, снабженные тупыми скругленными наконечниками, предназначались Сашке и Васе.

В мясопустное воскресенье седьмого февраля, вскоре после заутрени, начался общий штурм Владимира.

Первыми о намерении врага возвестили барабаны. Под их монотонный бой монгольские войска оставили свой лагерь и принялись строиться за городскими стенами, вне досягаемости для стрел защитников.

Почти сразу же к барабанному бою присоединился звон городских колоколов, возвещая горожан об активности противника и поднимая тревогу. Простившись с семьями, мужчины поспешили занять места на стенах и башнях.

Швырнув по последнему камню, требухе ненадолго прекратили огонь, меняя снаряды на зажигательные. Со своей основной задачей они прекрасно справились: в крепостных стенах зияли огромные проломы, на скорую руку перекрытые баррикадами. Ров, который должен был служить еще одним препятствием, был завален хворостом — результат трехдневного труда полона, захваченного монголами в Суздале и окрестных деревнях.

Легкие пороки противника, наоборот, заработали вдвое активней, пытаясь подавить огонь с башен.

Штурм начался одновременно по всему периметру западной стены.

Первой в наступление пошла вооруженная большими прямоугольными щитами пехота, гнавшая перед собой многострадальный полон. Как только наступающие вошли в зону досягаемости луков, со стен, не разбирая своих и чужих, их встретили стрелами. Плотность огня защитников была так сильна, что наступающая монгольская пехота вынуждена была значительно сбавить темп наступления, а потом и остановиться.

Но долго безнаказанно избивать свою пехоту Батый не дал, и следом, поддерживая себя криками и гиканьем, в бой вступила легкая монгольская конница. Уже через несколько минут тысячи всадников закрутили смертоносные хороводы под стенами города, обрушив на них настоящий ливень стрел.

Плотность огня защитников сразу упала, и снова двинувшейся пехоте захватчиков удалось преодолеть рвы и добраться до крепостных валов. Этот участок обороны стоил монголам очень дорого. Преодоление покрытых ледяной коркой валов даже в обычных условиях проблематично, а когда кроме льда приходится опасаться бьющих почти в упор лучников, вообще превращается в тяжелое испытание. Усыпав склоны валов телами погибших и зачастую используя их как лестницу, монголы наконец смогли добраться до стен. Здесь захватчики разделились: одна их часть бросилась в проломы, вторая попыталась штурмовать стены, устанавливая лестницы и закидывая кошки. Защитники не мешкали, и на головы штурмующих со стены, помимо стрел, полетели камни и бревна, а также хлынули потоки кипящей воды и смолы.

В проломах монголов встретили на баррикадах: сначала стрелами, а потом мечами.

Самые яростные бои разгорелись в проломах возле Волжских, Медных и Золотых врат. Земля там пропиталась кровью, а сами баррикады по нескольку раз переходили из рук в руки.

Но на этом плохие новости для владимирцев не закончились: к Волжским и Ирининым воротам медленно поползли тараны. Если у Волжских ворот арбалетчикам, засевшим в башне, удалось побить обслугу и остановить новую напасть, то у Ирининых тарану удалось добраться до ворот, и под его ударами одна из створок рухнула. Ворвавшиеся внутрь степняки сошлись с горожанами — и под сводами ворот разразился ад.

Как плотина удерживает реку, так же владимирцы на несколько часов остановили монгольские тюмены. Однако, под давлением много раз превосходящих сил противника, силы защитников таяли и пополнить их уже было нечем. Плотина истончилась, а потом лопнула, и в ставший беззащитным город хлынул поток вражеских войск.

— Великий хан, владимирский отряд уничтожен! — согнувшись в поклоне, проговорил темник.

Ханская юрта была огромной, кричаще роскошной и настолько же безвкусной. Прекрасные персидские ковры покрывали ее пол, обитые красным шелком стены были увешены драгоценным оружием. Сам хан восседал на троне, украшенном золотом и драгоценными камнями.