— Я не слушаю его, Кейт. Мой отец — грубиян и задира, и я давно уже привык к этому. Я сказал ему, что всегда буду любить вас, несмотря ни на что, и считаю вас благородной леди, достойной самой высокой чести. И мое сердце никогда не будет принадлежать другой женщине.

— И что он ответил?

Джон нахмурился:

— Это не имеет значения. Я все равно сделаю по-своему. Я привык добиваться желаемого. И если отец считает, что сможет воспрепятствовать мне ухаживать за вами, то сильно заблуждается.

— Он вам это запретил?

— Я не позволю ему встать между нами. Вы нужны мне, Кейт. Ваша красота, ваша нежность… все те чудесные качества, которые делают вас такой, какая вы есть. Если я не смогу вас любить, то лучше уж мне умереть! Умоляю, скажите, что вы не сердитесь и разрешаете мне оставаться вашим слугой.

Разумеется, она сделала то, о чем просил Джон. Разве могло быть иначе?

При дворе почти нет возможности остаться наедине, а во внутренних покоях ее величества всегда находятся слуги. Королева никогда не бывает одна, даже когда спит или отправляет естественные потребности. И потому, если неожиданно появляется донельзя мрачная матушка и тащит меня в аванзал, откуда бесцеремонно выпроваживает двух слуг, сказав, что нам нужно поговорить без свидетелей, я понимаю, что дело серьезное. Но насколько все серьезно, я и представить себе не могла.

— Я только что от королевы, — говорит мама, и я, к своему ужасу, вижу, что глаза ее, обычно такие серьезные и внимательные, полны слез. Я прежде никогда не видела свою мать плачущей — никогда! — Катерина, я бы хотела смягчить удар, но боюсь, что это невозможно. Джейн и Гилфорд будут преданы смерти. — Она всхлипывает.

Я теряю дар речи. Такое чувство, что весь мир вокруг рушится.

Я чуть не падаю в обморок, но мама вовремя поддерживает меня. Она кладет руки мне на плечи и обнимает меня с несвойственной ей нежностью.

— Но королева дала слово! — всхлипываю я. — Мы поверили ей. Разве она может нарушить свое обещание?

— Времена изменились. — Мама сажает меня на табуретку, а сама чуть ли не падает на стул; ее колотит как в лихорадке. — Я не знаю, что делать. Никогда не чувствовала себя такой беспомощной. Ладно твой отец — это я могу пережить. Но Джейн! Она еще совсем ребенок. И делала только то, что требовали от нее мы. Господи, прости меня за то, что согласилась на глупые, преступно глупые планы Нортумберленда!

Мы обе начинаем рыдать, беспомощно обнимая друг друга, ошеломленные внезапно обрушившейся на нас трагедией.

Наконец слезы у меня заканчиваются, и я чувствую себя так, словно меня высадили на какой-то незнакомый берег, где все лишено какого-либо смысла.

— Джейн невиновна, — говорю я. — Она не может быть наказана за это.

— Королеве это прекрасно известно, — отвечает миледи, вытирая глаза. Она постепенно приходит в себя и пытается стать прежней — уверенной в себе, практичной женщиной, какой я ее всегда знала. — Ее величество капитулировала — советники Марии после этого бунта и слышать не хотят о милосердии, — с горечью продолжает мама. — Она подписала оба смертных приговора. И сказала: единственное, что в ее силах, — это сообщить страшную новость мне лично. Королева плакала и уверяла, что меньше всего желала такого развития событий, но теперь у нее нет выбора. Но она пообещала сделать все возможное, чтобы добиться отсрочки приговора. Завтра она пошлет в Тауэр настоятеля Вестминстерского аббатства, и тот попытается убедить Джейн перейти в католичество. Если она согласится, ей сохранят жизнь.

Я помню, насколько неколебима Джейн в вопросах веры, помню ее язвительные замечания в адрес папы римского и кардиналов, ее презрение к тем, кто ради земных благ жертвует своей религией. Господи милостивый, пусть она хотя бы теперь перестанет быть такой упрямой!

— Ах, миледи, неужели вы думаете, что она согласится?

— Я всей душой надеюсь на это. Но Джейн всегда была дерзкой девочкой с очень трудным характером. Я молюсь о том, чтобы Господь наставил ее и она приняла верное решение.

Господь и в самом деле наставил мою сестренку, и она приняла верное решение — верное для себя, но не для нас. То, что она — молодая и симпатичная семнадцатилетняя женщина, у которой вся жизнь впереди, — предпочла смерть, не пожелав поступиться своей верой, которая не так уж и сильно отличается от католической, выше моего понимания. Неужели Джейн совсем не думает о нас, о тех, кто любит ее, кому приходится терпеть из-за нее адские мучения? Одно словечко — всего одно, и ее жизнь была бы спасена. Почему она не смогла произнести его? Почему?

Мне приносят письмо от Джейн. После коротких дней ее правления, когда мы виделись в последний раз — теперь кажется, что это было так давно, в другой жизни, — я получаю от сестры первую весточку. И вероятно, последнюю. Я хватаю письмо, надеясь прочесть, что она передумала, но Джейн, напротив, напоминает мне, что Новый Завет стоит значительно дороже всех драгоценных камней и даст мне больше, чем земли нашего несчастного отца, земли, которые мы наверняка потеряем, когда его осудят за измену. Она считает себя избранницей Господа и заверяет, что будет идти по праведному пути, даже если это грозит мученичеством. Я чувствую себя вдвойне несчастной оттого, что моя бедная сестренка умрет, думая, будто я убежденная протестантка, тогда как на самом деле я предала веру своего детства вместе с идеалами, в которых она свято убеждена и за которые готова заплатить самую высокую цену.

Читая письмо, я вдруг понимаю, что Джейн уже нет с нами.

«Живи в готовности к смерти. Не уповай на то, что юный возраст — залог долгих лет впереди, ибо, если того пожелает Господь, умирают и молодые и старые. Не жалей себя и учись умирать. Отвернись от мира, отвернись от дьявола, презри плоть. Неси свой крест. Что касается моей смерти, то возрадуйся вместе со мной — ведь я буду избавлена от тяжких грехов и окажусь там, где никакие грехи невозможны. Прощай, дорогая сестренка. Доверься Господу, Он единственный должен поддержать тебя.

Твоя любящая сестра

Джейн Дадли»

Письмо падает на пол. Я вижу двух маленьких девочек: вот они топают своими босыми ножками по ручейку, который течет через сад Бредгейта; играют в прятки среди дубов Чарнвудского леса; учатся танцам; жмутся друг к дружке перед лицом разгневанных родителей. Я представляю себе Джейн — такой, какой в последний раз видела ее: стройную и серьезную, с роскошными длинными рыжими волосами, бронзовой кожей и извечными веснушками, которые так огорчали мою сестренку всю ее жизнь. Ее недолгую и не слишком счастливую жизнь, которая совсем скоро оборвется; раз — и не станет этого живого, своенравного существа по имени Джейн Грей, вместе со всеми ее надеждами, страхами, мечтами и многим другим, что имеет для нее значение.

Я вспоминаю, что должна прислуживать королеве. Я опаздываю. Смотрю на себя в зеркало, не уверенная, можно ли в таком виде являться к ее величеству. Я едва себя узнаю — такое у меня изможденное лицо. Глаза покраснели от слез, волосы под чепцом тусклые и безжизненные. Я без особого успеха приглаживаю их, плескаю водой из таза в лицо, отчаянно стараюсь взять себя в руки.