И лишь однажды…

После мордобоя в кузнечном цеху меня перевели на работу в токарную мастерскую. Я обтачивал на станке какие-то бесчисленные болванки, делал болты и шурупы, стараясь не прислушиваться к пронзительному визгу фрезы в соседнем цеху. По крайней мере, в этой работе имелось хоть какое-то подобие смысла — хотя я не был уверен, что в соседнем цеху со всех моих прекрасных шурупов не стачивают нарезку и не отправляют их на переплавку. Под ногти мне въелся металлический порошок. Многие в цеху кашляли. Иногда плохо закрепленная заготовка срывалась с чьего-нибудь станка и принималась скакать по комнате, сея смерть и разрушение. А в целом, работа как работа. Я привыкал. Уже привык. В этом-то и заключалось самое страшное. Побудка, миска бурды, кружка отравы, работа, жрачка, сон. Я привыкал к тюремному ритму, я почти уже с ним сжился. Единственное, что еще держало меня на поверхности: истории Драупнира. Они напоминали мне, кто я такой и зачем я здесь. Мысль о мече казалось с каждым прошедшим днем все невозможней — просто еще одна сказка. И все же была она, эта мысль, была.

Посреди ночи врубили свет, и по решеткам застучало.

— Заключенные, на выход.

Это был шмон. Еще пару дней назад проверка меня бы не смутила: что они могли отобрать, кроме жалкого листочка с врезавшимся в память стихом? Сегодня, однако, шмон оказался не в тему. Как раз днем я ухитрился сделать аккуратную заточку и спрятать в рукаве, ловко избежав внимания охранника. Особых планов на заточку у меня пока не имелось. Замки в камерах были электрические, стены — толстые. И все же заточка — она и есть заточка, для чего-нибудь да пригодится. Я лихорадочно оглянулся. И сунул металлический штырь в узкую щель за раковиной.

Проверяли нас не особенно тщательно. Зачем, если всегда и везде взбунтовавшегося зека можно было утихомирить ударом из-за спины? Мы с Драупниром вывалились в коридор, где подверглись личному досмотру. Два Цербера вяло ворошили матрасы. И тут я заметил, что пацан испуганно пялится на раковину. К сожалению, заметили это и Церберы. Один из них шагнул к умывальнику, и тут пацан заорал:

— Это не мое! Это его!

И ткнул, гаденыш, в меня пальцем.

Когда я очухался — отметелили на сей раз основательно, и в отключке я провалялся почти до побудки — на лбу моем оказалось степлившееся полотенце. Я выругался и скинул мокрую тряпку. Драпнир испуганно шарахнулся в угол и оттуда провыл:

— А у меня они ваксу забрали!

Это меня и доконало.

Я забил щенка ногами под нары. Я избивал его радостно и вдохновенно, вымещая скопившуюся за недели ярость. Я вытащил его из-под нар, вздернул на ноги и врезал пару раз под дых, снова уронил на пол и доканчивал дело уже ногами. Парнишка кричал, цеплялся за штанины комбинезона, заливал их кровью из разбитого носа. Нет, я не изувечил его. Когда я закруглился, у пацана еще хватало сил подвывать и всхлипывать, размазывая слезы и юшку по лицу. Кажется, он рыдал в основном о своей ваксе. Я рухнул на матрас, отвернулся к стенке и закрыл глаза. Приснились мне, по обыкновению, кишки Червя.

На следующий день в цеху я был мрачен. Драупнир с утра выглядел неважно. Едва на ногах держался, в столовке с тоской поглядел на обычную миску с бурдой — и отставил в сторону. Угрызения совести меня не мучили, как не мучили и тогда, когда взрывом разнесло злополучную шахту. Пять лет назад или тысячу лет вперед, кто скажет? И все же было противно.

После обеда, убедившись, что гнусное чувство просто так никуда не денется, я подошел к местному жуку по кличке Жук. Жук обладал поистине мистической способностью раздобыть все, что угодно, от журналов с фотками голой Марлен Дитрих (никогда неглиже не фотографировавшейся) и до сигарет. Карманов в наших комбинезонах не полагалось, но все раньше или позже обшивались внутренними — так вот у Жука под его серым одеянием нашито было столько, что он и вправду напоминал скарабея. Увидев меня, жучара засеменил лапками и попятился к своему станку. К этому времени в блоке «К» за мной уже прочно укрепилась репутация психопата — увы, вполне заслуженная.

— Жук, задушевно сказал я. — Достань мне ваксу.

— К-когда? — вякнул Жук.

— Да вот прямо сейчас.

К концу смены в потайном кармане моего комбинезона лежала новенькая, блестящая жестянка с ваксой.

Когда я вошел в камеру и протянул испуганно отпрянувшему пацану коробку с ваксой… Пожалуй, это единственное светлое мое воспоминание об этих жутких неделях.

Вечером, когда ботинки были отполированы до зеркального блеска, Драупнир спросил по-обыкновению с нижних нар:

— Рассказывать?

— Гони, — согласился я.

— «Сказание об Ингви Лорде и Мече-Демоне», — тожественно начал мальчишка.

Повезло мне, что я нынче обитал наверху — а то непременно пробил бы башкой второй уровень.

— Что?! Как ты сказал?

— Я могу что-нибудь другое, — поспешно выпалил Драупнир.

— Нет, нет, давай. Откуда ты эту историю знаешь?

Судя по голосу пацана, он гордо улыбался.

— «Сказание» — одна из древних саг, дошедших к нам из прошлого мира, где Солнце было всадником в огненном венце, несомым квадригой борзых коней…

Я слегка расслабился. Если борзых коней, тогда ладно. Мало ли кого как зовут?

— Ингви и друг его и побратим Агни были подмастерьями в кузне Небесного Кузнеца Ильмариннена. Добавлю, что была у Ильмариннена прекрасная, как луна и солнце, дочь Бьорг, и Ингви и Бьорг полюбили друг друга с детства. Весело звенели молоты в Небесной Кузне, и лишь одно печалило Ингви и его побратима: когда глядели они вниз, на окутанную облачными грядами землю, взорам их открывались неисчислимые несчастья и беды. Свирепые чудовища и жестокие деспоты изводили род людской, вызывая в сердцах побратимов великую жалость. И тогда друзья поклялись, что покинут Небесную Кузню и не вернутся, пока не избавят человечество от напастей. Долго плакала прекрасная Бьорг, но Ингви сказал ей: «Возлюбленная моя, как можем мы быть счастливы на небесах, когда на земле столько страданий. Подумай о будущих детях наших — что увидят они, если захотят кинуть вниз свой чистый взгляд? Подумай и о том, что сватался к тебе сам свирепый Бог Грома, великий герой и воитель. Клянусь — мы сочетаемся браком, когда земля будет свободна, и когда сравнюсь я в славе и силе с Громом». Бьорг заплакала еще горше, ибо не нужны были ей ни слава, ни сила, нужен ей был один лишь Ингви — однако видя, что решение возлюбленного непреклонно, смирилась и обещала ждать.

В Небесной Кузне ковали оружие для Бога Грома, ковали точно бьющие молнии, но для той битвы, на которую устремились побратимы, нужно было иное. Издавна в Облачной Стране бытовала легенда о древнем Мече-Демоне, сильнее которого нету во всех Семи Мирах. Меч этот нельзя было ни купить, ни украсть. Можно лишь взять его в честном поединке, получить в дар или же заслужить. Однако последний хозяин меча так напуган был страшной колдовской силой клинка, что закинул его далеко в Болото Теней, непроходимую топь, кишащую змеями и призраками-кровопийцами. Воин давно погиб где-то в дальнем краю, и века меч ржавел под водяной толщей.