Потом они поехали далеко за город и, выйдя из машины, побрели по густому заброшенному парку, похожему на лес. Самсут стало как-то не по себе — и зачем она согласилась ездить с этим «коварным византийцем», тем более что на ее окольные вопросы о сути работы на Самвела грек никак не реагировал.

Наконец, они остановились у покрытых мхом и плесенью мраморных надгробий с православными крестами. Савва веткой счистил грязь, и Самсут, не веря своим глазам, увидела русские слова в старой орфографии:

«Российского императорского дома великая княжна», а дальше по-гречески.

— Кто это? — искренне удивилась она.

— Это наша «василисса тон эллион», королева Греции Ольга, родилась у вас в Павловске, а умерла у них в Риме.

— И могила королевы находится в таком… виде и в таком месте?

— Но это же Греция, мадам, — с неподражаемым выражением ответил грек. — У нас никто не знает своей судьбы…

И снова что-то в его словах очень не понравилось Самсут, но что — она все никак не могла себе объяснить. Однако это неопределенное чувство вдруг подтолкнуло ее к тому, чтобы прямо здесь и сейчас поговорить с Саввой начистоту.

Они присели на крошащуюся от времени мраморную скамью.

— Ваш тесть, Самвел-ага, сегодня утром сделал мне предложение, — тихо начала она.

Грек едва не подпрыгнул и пробормотал что-то по-гречески, но глаза его тут же сделались еще более непроницаемыми и масляными.

— Но при чем же тут я?

— Я хотела посоветоваться с вами как с человеком, который хорошо знает характер предприятия Самвела-ага, и мне хотелось бы сначала узнать…

— Так вы такая разборчивая невеста?

— О, господи, о чем вы?! Он предложил мне контракт… — Грек замаслился еще больше. — Он предложил мне стать рекламным лицом вашей фирмы, но я не совсем понимаю, что за этим стоит. И надолго ли это? Ведь меня ждут мама и сын…

Савва неожиданно схватил ее руку.

— Хотите, буду с вами полностью откровенным? — Самсут растерянно кивнула. — Я доверяюсь вам только как человеку, в котором есть и русская кровь, как во мне. — Самсут вспомнила, что, кажется, вчера он говорил что-то о своей чистокровности, но, наверное, ей это только показалось. — Но только между нами, ибо, вы сами понимаете… Так вот: старик в годах, вы знаете, сколько ему?

— Лет семьдесят, наверное…

— Ха-ха! А девяносто два не хотите?

— Но… ваша жена… Она еще совсем не стара…

— Еще бы! Он пережил всех своих жен, и Манушак у него от четвертой жены, на которой он женился уже будучи за пятьдесят. Так вот, старик — жуткий сладострастник, как вы, наверное, могли уже заметить. — И Самсут вынуждена была признаться себе, что действительно от слов, и рук, и всего существа могущественного хозяина фирмы исходит какая-то горячая властность, даже обаяние… — А контракт — самая удобная форма для того, чтобы заполучить женщину в свою полную зависимость, уж поверьте мне. «Рекламное лицо фирмы»! А вы знаете, что перед этим вам придется пройти массу съемок, причем в том числе и в весьма откровенном виде. А такой материал — всегда удобная заначка для шантажа. К тому же большая часть предложенных денег уйдет на налоги, проплаты и так далее. А неудовольствие всего клана, ревность прошлых любовниц? Это же Греция, мадам… В общем, честно скажу вам, Самсут-джан, перспектива не блестящая, и я рад, что смог оказать вам добрую услугу. Успел, так сказать.

Настроение у Самсут испортилось. И ей было жалко отнюдь не недоставшихся баснословных денег, а того, что такой дивный, такой интересный старик, сразу чем-то понравившийся ей, оказался всего лишь расчетливым покупателем женского тела. Савва предложил еще проехать посмотреть единственный сохранившийся не античный, но старый район города — Плаку, но Самсут попросила вернуться, по дороге заехав в агентство и купив билет на ближайший самолет.

* * *

На вилле, пустой по случаю рабочего дня, Самсут устроилась на балконе, выходившем в сад. Она уже переоделась и собрала чемодан. Больше делать было нечего. Вещей у нее практически не было, денег тоже, так что ей оставалось лишь дожидаться завтрашнего дня, чтобы, быть может, навсегда покинуть эту сказочную страну. Бедная петербурженка решила весь остаток дня провести на вилле и просто отдохнуть, ни о чем более не думая и не беспокоясь. Однако волны воспоминаний нахлынули на нее, порождая грустные размышления. Снова пронзительно пахло смолой, и Самсут вдруг вспомнила, как в детстве на даче она с наслаждением грызла свежие сосновые побеги, казавшиеся вкуснее любого лакомства. А Маро ругала ее за это. Ах, бабушка, бабушка, опять твоя внучка чуть не влипла в дурацкую историю. «Да и вообще, пожалуй, вся моя жизнь оказалась какой-то дурацкой нелепой историей, — с горечью думала она. — И зачем только, милая, сама верившая всем, Маро, ты научила меня так доверять всем?..»

Самсут все пыталась встряхнуться и прогнать грустные мысли, дабы полной грудью вдыхать волшебные ароматы, что ее окружали. Дабы напитаться небывалыми доселе видами и ощущениями на всю ее дальнейшую, неведомую и, похоже, невеселую теперь жизнь. «Нет, надо взять себя в руки, — твердила Самсут сама себе, — собраться и достойно закончить этот последний день пребывания за столь неожиданно свалившейся границей». Но тут мысль о злосчастном разговоре с таинственным Хоровацем, с которого все и началось, — мысль, которая до сих пор все как-то отодвигалась под напором внешних событий, — неожиданно снова вернулась к ней. Кто он и зачем затеял все это? Уже ясно, что не Лев с компанией, и не этот греческо-армянский магнат, чтобы заполучить ее в свои наложницы! Ну пусть даже и не в наложницы, а действительно в качестве «рекламного лица фирмы»… Это с ее-то неухоженным лицом училки за тридцать?.. Впрочем, конечно, за последнюю неделю Самсут даже сама стала себе нравиться, но тогда — пока она еще сидела в своей, как она понимала теперь, по сути нищенской петербургской квартире — никто этого знать не мог…

И неизвестно, к чему привели бы ее эти грустные размышления, если бы действительность вновь не прервала их своей властной и не оставляющей никаких альтернатив рукой. Двери в студио вдруг открылись, и в помещении сразу стало как будто темней — это вплыла, как грозовая туча, Сато все в таком же необъятном черном балахоне, а массивные серебряные украшения посверкивали на ней молниями. За ней как-то бочком протиснулся едва заметный молодой человек, похожий на клерка. Сато грузно опустилась на скрипнувшую кровать и махнула клерку рукой.

— Ты, я вижу, собралась, Самсут-джан, — сочно пробасила она, и клерк перевел ее слова бесцветным шелестом своего голоса. — Значит, не лег тебе наш дом на душу. И просьба брата моего для тебя пустяк, и боль невестки моей — не боль. — Самсут попыталась что-то возразить, но старуха властно остановила ее. — Молчи, все знаю, что скажешь. И не затем сюда пришла, чтобы тебя слушать, а затем, чтобы самой говорить. Мне брат дороже жизни. Ты легла ему на сердце, потому что напомнила мать, — а как он тебя здесь оставит? Только предложить работу может. Вас, молодежь, ныне только деньгами удержать можно. Ладно, не хмурь брови, я вижу, я знаю, что ты не такая. Только не кричи, не возмущайся попусту, а прежде, чем отвечать что-либо, выслушай меня. Теперь я расскажу тебе свою историю…