И не только. Он смотрел прямо на меня.

По крайней мере, смотрел в мою сторону. Соскребая снег с лыжных очков, пялился на деревья, отделявшие меня от него.

Неужели заметил? Нет, это просто невозможно. Мало того, что я зарылся чуть ли не с головой в большой сугроб, я еще успел прокопать узенький окоп для винтовки. И наконец, что можно высмотреть в мешанине из деревьев? Нет, он не мог меня заметить.

Тогда на что же он смотрит?

Я осторожно повернул голову, проверяя местность на предмет одиноких путников, заблудших горных козлов, хора альпийских пастухов – всего, что могло бы привлечь внимание Дёрка. Затаив дыхание, я тщательно просканировал окрестности взглядом слева направо.

Ничего.

Медленно повернувшись, я опять приложился к прицелу. Влево, вправо, вверх, вниз.

Дёрка нигде не было.

Я высунул голову – как учат не делать ни в коем случае – и принялся отчаянно шарить взглядом по жалящей, слепящей белизне. Рот внезапно наполнился вкусом крови, сердце бешено молотило о грудную клетку.

Вот он. Триста ярдов. Движется быстрее. Видимо, Дёрк пытался проскочить часть склона с налету, по более пологому участку, и его вынесло на дальнюю часть трассы. Я снова моргнул, вжимаясь правым глазом в прицел.

Когда до цели оставалось ярдов двести, я сделал глубокий, ровный вдох. Подождал, пока легкие заполнятся на три четверти, а затем отсек воздуху путь, задержав дыхание.

Теперь Дёрк траверсировал зигзагом. Пересекая не только склон, но и линию огня. Я легко взял его в прицел, готовый спустить курок в любую секунду. Однако я знал, что это должен быть самый верный из всех выстрелов в моей жизни. Палец прижался к спусковому крючку и замер.

Дёрк остановился примерно в полутора сотнях ярдов. Посмотрел вверх. Посмотрел вниз. И всем корпусом повернулся прямо на меня. Пот струился с него ручьем, Дёрк едва дышал от напряжения, страха и осознания того, что должно произойти. Я навел перекрестье точно в центр его груди. Так, как и обещал Франциско. Так, как и обещал всем остальным.

Нажать. Не тянуть, не дергать. Нажать. Медленно и с любовью. Ну, вы сами знаете как.

Добрый вечер.

Вы смотрите новости «Би-би-си».

Питер Сиссонс

Мы не покидали Мюррен еще тридцать шесть часов. Это была моя идея.

Я сказал Франциско, что первым делом они кинутся проверять все отбывающие поезда. Любому, кто уедет или попытается уехать из деревни в течение двенадцати часов после покушения, придется ох как несладко – и неважно, виновен ты или нет.

Покусав губы, Франциско благосклонно улыбнулся, выражая свое согласие. Думаю, идея остаться в деревне показалась ему хладнокровной и дерзкой, а хладнокровие и дерзость были как раз теми эпитетами, которые Франциско надеялся когда-нибудь увидеть на первой странице «Ньюсуик» рядом со своим именем. Угрюмое фото и заголовок: «Франциско: дерзкий и хладнокровный». Или что-то в этом роде.

Однако истинная причина, почему мне хотелось задержаться в Мюррене, крылась в необходимости переговорить с Соломоном. Правда, Франциско я решил об этом не сообщать. Так что мы, каждый по отдельности, слонялись по деревне и вместе со всеми глазели на прибывающие вертолеты. Первой заявилась полиция, затем Красный Крест, ну и само собой, целая орава телевизионщиков. Известие о стрельбе облетело деревеньку за пятнадцать минут, но большинство туристов были настолько ошарашены произошедшим, что даже не решались обсуждать это друг с другом. Они просто ходили туда-сюда, наблюдали, хмурили брови и не отпускали от себя своих детишек.

Швейцарцы же расселись по барам и расстроенно перешептывались. То ли переживали за убитого, то ли тревожились за свой бизнес – трудно сказать, хотя тревожиться было абсолютно незачем. Уже к сумеркам в бары и рестораны набилось столько народу, сколько я здесь еще не видел. Никто не хотел пропустить очередной домысел, слух или малейший обрывок информации о жутком событии.

В первую очередь во всем обвинили иракцев – похоже, нынче это превратилось в стереотип. Версия продержалась не больше часа – до тех пор, пока какие-то умники не убедили остальных, что иракцы этого сделать просто не могли. Они не смогли бы даже пробраться в деревню незамеченными. Акцент, смуглость, периодические сеансы на коленях лицом к Мекке – что-нибудь из этого наблюдательные швейцарцы непременно заметили бы.

Потом возникла версия пятиборца. Изнуренный двадцатимильным кроссом, бедняга спотыкается и падает в снег. Его спортивная винтовка 22-го калибра самопроизвольно выстреливает, и пуля попадает в герра Ван дер Хоу. Несчастный случай астрономически малой степени вероятности. Какой бы дикой ни казалась эта теория, но она привлекла значительное число сторонников – в основном из-за того, что в ней отсутствовал злой умысел, а злой умысел – это то, чего швейцарцы просто не могут допустить в своем заснеженном горном раю.

Какое-то время обе гипотезы просуществовали параллельно, породив в итоге поистине причудливый гибрид. «Точно, это был иракский пятиборец», – решило общественное мнение. Взбешенный победами скандинавов на прошлой зимней Олимпиаде, некий иракский пятиборец (кто-то даже знал кого-то, кто слышал, как кто-то упоминал какого-то Мустафу) буквально обезумел от зависти. И вероятно, он еще до сих пор где-то поблизости – рыщет по горам, выслеживая рослых, светловолосых лыжников.

А затем наступило затишье. Бары внезапно опустели, кафе закрылись до утра, а озадаченные официанты обменивались удивленными взглядами, убирая одну за другой тарелки с нетронутой едой.

Сказать по правде, я и сам не сразу понял, что произошло.

Но все оказалось крайне просто: не удовлетворившись циркулирующими по деревеньке версиями, туристы ринулись в свои одноместки и двухместки, чтобы преклонить колени пред всемогущим и всевидящим Си-эн-эн. Том Хамильтон, «человек, который всегда на месте», все еще делился с миром преимуществами «последних известий, прямо с места событий».

Сгрудившись вокруг телевизора в баре «Цум Вильден Хирш», Латифа, я и еще с десяток висевших у нас на плечах подвыпивших фрицев внимали теории старины Тома, пытавшегося втолковать доверчивым зрителям, что, «вероятнее всего, данное убийство – дело рук активистов». Полагаю, именно за это ему и платят двести штук в год. Мне безумно хотелось спросить, как это он умудрился столь беспощадно отмести вероятность того, что это дело рук «пассивистов». Кстати, я мог задать ему вопрос прямо в лоб, поскольку Том занимался своим ремеслом посреди островка яркого вольфрамового сияния буквально в двухстах ярдах от того места, где мы с Латифой изо всех сил старались удержаться на ногах. Еще двадцать минут назад я своими глазами наблюдал, как техник пытался прицепить микрофон на галстук Тома, а тот отгонял его прочь, заявляя, что справится сам, так как не желает, чтобы кто попало испортил ему узел.

Официальное заявление должны были транслировать в десять часов по местному времени. Если Сайрус справился с задачей и заявление дошло до Си-эн-эн, как и планировалось, то телевизионщики что-то уж больно долго копаются. Хотя если вся остальная команда хоть немного похожа на Тома, то, надо думать, они просто до сих пор пытаются прочесть наше заявление. Франциско настоял на том, чтобы мы использовали слово «гегемония», и оно, похоже, несколько выбило ребят из колеи.