Тут оба, и она и шах, издали глубокий вздох.

— Так вот, — продолжила шахрияр, — героизм и доблесть мужчин Ормуза произвели на Хулагу такое сильное впечатление, что он уложил их с молодыми монгольскими женщинами, которые всегда сопровождают их армию. Хулагу хотел усилить с помощью семени ормузцев монгольскую кровь. После нескольких ночей такого насильственного сожительства, когда Хулагу решил, что его женщинам удалось забеременеть, он сдержал свое слово и отпустил лучников обратно в Ормуз. Но перед этим хан приказал отрезать каждому два пальца, необходимых для того, чтобы натягивать тетиву лука. В сущности, Хулагу сорвал плод с дерева, а затем велел срубить его. Эти изуродованные мужчины больше не смогли защищать Ормуз, и, конечно же, вскоре их город стал, так же как и наш разгромленный Багдад, владением Монгольского ханства.

— Дорогая, — занервничал шах, — наши гости — посланники этого ханства. Письмо, которое они мне показали, — это ferman, — (так на языке фарси называется верительная грамота), — от самого великого хана Хубилая. Я очень сомневаюсь, что они удивились, услышав рассказы о том, что монголы… хм… вели себя не слишком достойно.

— О, вы можете смело говорить с нами об их зверствах, шах Джаман, — совершенно искренне проворчал дядя. — Мы, венецианцы, все-таки не усыновлены монголами и вовсе не являемся их поборниками.

— Тогда я должна рассказать вам, — начала шахрияр, страстно желавшая поговорить на эту тему, — как Хулагу действительно зверски замучил нашего калифа аль-Мустазима Биллаха, святого человека ислама. — Шах снова вздохнул и уставился в дальний угол комнаты. — Возможно, вы знаете, мирза Поло, что Багдад был для ислама все равно как Рим для христианства. И калиф Багдада был для мусульман то же самое, что Папа для христиан. Потому-то, когда Хулагу осадил город, он обратился с предложением сдаться не к шаху Джаману, а к калифу Мустазиму. — Шахрияр бросила пренебрежительный взгляд на мужа. — Хулагу предложил снять осаду, если калиф выполнит определенные условия, в том числе отдаст большую часть золота. Калиф отказался, сказав: «Наше золото — это опора и пища священного ислама». И правящий шах не осмелился отменить это решение.

— Да разве я мог? — произнес шах слабым голосом; похоже, этот вопрос уже не раз обсуждался в прошлом. — Духовный лидер по званию выше светского.

Его супруга непреклонно продолжила:

— Багдад смог бы противостоять монголам и их союзникам ормузцам, однако его сломил голод, вызванный осадой. Жители Багдада ели все, что только можно было есть, даже городских крыс, но люди все больше слабели, многие умерли, а оставшиеся не могли больше сражаться. Когда город — что было неизбежно — пал, Хулагу посадил калифа Мустазима в темницу и заставил его голодать дальше. И в конце концов этот святой человек вынужден был просить у него пищу. Хулагу собственноручно подал ему блюдо, полное золотых монет, и калиф захныкал: «Никто из людей не может есть золото». А Хулагу возразил: «А помнишь, что ты говорил совсем недавно? Разве золото поддержало твой святой город? Молись тогда, чтобы оно накормило тебя». И он расплавил золото и влил эту раскаленную жидкость в горло старому человеку, убив того ужасной смертью. Мустазим был последним представителем халифата, который существовал больше пяти сотен лет, и теперь Багдад больше не столица Персии и не оплот ислама.

Мы почтительно покачали головами в знак сочувствия, что поощрило шахрияр добавить:

— Нет, вы только посмотрите, как низко мы пали: мой муж, шах Джаман, который когда-то был шахиншахом Персидской империи, теперь разводит голубей и собирает вишни!

— Дорогая… — произнес шах.

— Это правда. Один из младших монгольских ханов — где-то на востоке, мы никогда не видели этого ильхана — питает слабость к спелым вишням. А также он еще и любитель голубей, и он постоянно натаскивает этих птиц, чтобы они могли вернуться домой из любого места, куда их доставят. И вот теперь здесь, в голубятне за дворцовыми конюшнями, у нас содержатся сотни этих крыс в перьях, и для каждого голубя приготовлен маленький шелковый мешочек. У моего правителя-супруга имеется специальное предписание. Следующим летом, когда плоды в садах созреют, мы должны собрать вишни, положить по одной или две в каждый из этих маленьких мешочков, привязать мешочки к лапкам голубей и выпустить их. Как птица Рухх носила на себе мореходов, львов и принцесс, так и голуби понесут наши вишни ожидающему их ильхану. А если мы не уплатим эту унизительную дань, он, без сомнения, придет в неистовство, явится из своих далеких восточных земель и снова разрушит наш город.

— Дорогая, я уверен, что гости очень устали, проделав столь долгое путешествие, — сказал шах; по голосу его чувствовалось, что он и сам устал. Он ударил в гонг, чтобы еще раз вызвать визиря, и обратился к нам: — Полагаю, сейчас вы пожелаете отдохнуть и освежиться? Ну а потом, если вы окажете мне честь, мы снова соберемся за вечерней трапезой.

Визирь, среднего возраста меланхоличный мужчина по имени Джамшид, показал отведенные нам покои — анфиладу комнат. Все они были богато обставлены: множество qali на стенах и на полу, в каменных оконных рамах — витражи, на удобных кроватях стеганые одеяла и подушки. Слуги сняли наши тюки с лошадей и принесли их сюда.

— А вот эти люди станут вам прислуживать, — сказал визирь Джамшид, представляя нам троих проворных безбородых молодых людей. — Все они знатоки индийского искусства shampna, которое продемонстрируют вам после того, как вы посетите хаммам.

— Вот и прекрасно, — отозвался дядя Маттео благодарно, — мы не наслаждались shampna, Нико, со времен путешествия по Таджикистану.

Итак, мы снова очистились и освежились в хаммаме, на этот раз с большим размахом. Трое молодых людей прислуживали нам в качестве мойщиков. После этого мы лежали обнаженные на кроватях в отдельных комнатах и вкушали то, что называется shampna, или shampu, Я не очень представлял, что меня ожидало, и почему-то решил, что загадочное слово обозначает что-то вроде танцев, но shampna оказалось энергичным растиранием, избиением и пощипыванием всего тела. Причем делалось тут все еще энергичней, чем в хаммаме, с намерением не только изгнать грязь с кожи, но и размять тело, чтобы ты почувствовал себя здоровей, и укрепить твои силы.

Мой молодой слуга Карим без устали колотил, щипал и дергал меня. Сначала это вызывало боль, но спустя некоторое время мои мышцы, суставы и сухожилия, затвердевшие от долгой езды верхом, стали распрямляться и расслабляться под этой атакой; постепенно я обмяк и начал наслаждаться, ощутив, как мое тело наполняется жизненной энергией. Собственно говоря, одна его нахальная часть оказалась даже слишком живой и дерзкой, и я почувствовал неловкость. А затем вздрогнул, ощутив, как Карим, очевидно привычной рукой, начал разминать и ее тоже.

— Я и сам вполне могу сделать это, — поспешно сказал я, — если сочту необходимым.

Карим деликатно пожал плечами и произнес:

— Как прикажет мирза. Да будет так. — И сосредоточился на менее интимных частях моего тела.

Наконец он прекратил меня колошматить, и теперь я лежал, испытывая странное чувство: одна половина моего тела хочет вздремнуть, а другая готова вскочить и совершать подвиги. Карим, извинившись, покинул меня.