— Давай вернемся на Ку-дамм, — сказала она.

— Все в порядке. Они больше не появятся, — сказал он и обнял ее. — Мы почти у церкви.

Но на самом деле улица пугала теперь и его. Зловещая при слабом свете, неестественно притихшая. Когда они проходили мимо уцелевшей стены, луна скрылась на минуту за ней, и они опять оказались в полной мгле тех первых дней затемнения, когда путь домой находили по жуткому мерцанию фосфорных полосок. Но тогда, по крайней мере, был слышен шум города, дорожное движение, свистки и приказы регулировщиков. Теперь же тишина стояла полная, не нарушаемая даже радиоприемником фрау Дзурис.

— Они никогда не изменятся, — сказала Лина, понизив голос. — Когда они в первый раз пришли, мы напугались и подумали, ну, все — это конец. Но нет. Все продолжается.

— По крайней мере, они больше не стреляют в людей, — сказал он быстро, пытаясь уйти от темы. — Они солдаты, вот и все. Они так развлекаются.

— Тогда они тоже развлекались, — горько сказала она. — Знаешь, в больнице они брали рожениц, беременных, им было плевать кого. Любую. Им нравился их визг. Они смеялись. Думаю, их это возбуждало. Никогда не забуду. По всей больнице. Одни вопли.

— Теперь все закончилось, — сказал он, но она, похоже, не слышала его.

— А потом нам пришлось жить при них. Два месяца — вечность. Знать, что они творили, и видеть их на улице, ожидая, когда начнут снова. Каждый раз, когда я вижу кого-нибудь из них, я слышу вопли. Я думала, что так жить не смогу. Только не с ними…

— Ш-ш, — сказал Джейк, поглаживая ее волосы, как отец, успокаивающий больного ребенка, чтобы ушла боль. — Все кончилось.

Но по ее лицу он понял, что для нее — нет. Она отвернулась.

— Пошли домой.

Он посмотрел ей в спину. Хотел еще что-то сказать, но она, ссутулившись, двинулась прочь, опасаясь, что на темной улице снова появятся солдаты.

— Они не вернутся, — сказал он, как будто это имело какое-то значение.

Прощальная вечеринка, устроенная Томми Оттингером, совпала с закрытием конференции и превратилась таким образом — без всяких намерений с его стороны — в попойку «Прощай, Потсдам». Из Берлина уезжала по меньшей мере половина пресс-корпуса, пребывавшая в том же неведении о сути переговоров, что и по прибытии. И после двух недель пустых пресс-релизов и гостиничной маеты им все надоело, и они были готовы отпраздновать отъезд. К тому времени, когда Джейк добрался до пресс-центра, там уже стоял оглушающий галдеж и валялись груды опустошенных бутылок. Канцелярские столы сдвинули в сторону, чтобы освободить место для джазового комбо, и несколько представительниц Женского вспомогательного корпуса и медсестер Красного креста поочередно сменяли друг друга, подобно королевам бала, на импровизированной танцплощадке. Остальные просто пили, сидя на столах или прислонившись к стене, и орали, чтобы услышать друг друга. В дальнем углу продолжалась игра в покер, начатая несколько недель назад. Игроки сидели, не обращая внимания на остальных, отгородившись завесой собственного стоялого дыма. Рон, довольный собой, шнырял между гостями с планшетом под мышкой, набирая людей на экскурсии по Цецилиенхофу и Бабельсбергу, которые теперь, когда все уехали, открыли для прессы.

— Видел место, где проходила конференция? — спросил он у Джейка. — Ах да, ты там уже был.

— Внутри не был. А что в Бабельсберге?

— Спальня Трумэна. Очень симпатичная.

— Я пас. А что ты такой радостный?

— Мы же справились, не так ли? Гарри вернулся к своей Бесс.[65]Дядя Джо — хрен его знает куда. Все вели себя прилично. Ну, почти все, — сказал он, взглянув на Джейка, а потом усмехнулся. — Видел кинохронику?

— Ага. И хотел бы поговорить с тобой об этом.

— Это как раз входит в мои обязанности. Думаю, выглядел ты великолепно.

— Еб твою.

— И вот благодарность. Любой другой был бы доволен. Кстати, тебе тут телеграмма. Я все эти дни таскаю се с собой. — Достав телеграмму, он вручил ее Джейку.

Джейк развернул бланк. «Киножурнал везде. Где вы? Срочно телеграфируйте собственный отчет. Специально „Колльерс“. Поздравляем. Смело».

— Боже, — сказал Джейк. — Нужно заставить тебя ответить на это.

— Меня? Да я простой посыльный. — Он снова усмехнулся. — Примени воображение. Что-нибудь снизойдет.

— Интересно, чем ты будешь заниматься после войны.

— Эй, кинозвезда. — Томми подошел и положил ему руку на плечо. — А где твой стакан? — Лысая макушка у него уже блестела от пота.

— Вот, — ответил Джейк, забирая стакан из рук Томми. — Выглядишь так, как будто пьешь за двоих.

— А почему бы и нет? Ауф видерзеен этой чертовой дыре. Кто займет мою комнату, Рон? Лу Аронсон просится.

— Я вам что, портье? У нас во-о-от такой список очередников. Некоторые, конечно, своими комнатами даже и не пользуются. — Еще один косой взгляд на Джейка.

— Я слышал, Бреймер еще здесь, — сказал Джейк.

— Эту жопу отсюда вытащит только акт Конгресса, — сказал Томми слегка заплетающимся языком.

— Ну-ну, — сказал Рон. — Поуважительней.

— Что он задумал? — спросил Джейк.

— Ничего хорошего, — сказал Томми. — Он ничем хорошим не занимается еще со времен этого ебаного Хардинга.[66]

— Ну, опять начинается, — сказал Рон, закатывая глаза. — Старые злобные «Американские красители». Дайте им уже отдохнуть, а?

— Да пошел ты. Что ты знаешь об этом?

Рон весело пожал плечами.

— Немного. Кроме того, что они выиграли за нас войну.

— Да? Я тоже ее выиграл. Только я не богат, а они разбогатели. Как ты это объяснишь?

Рон похлопал его по спине:

— Богат спиртным, Томми, богат спиртным. Угощайтесь, — сказал он, налил порцию и протянул ему. — За счет заведения. Еще увидимся. Вон сестричка стоит, мечтает осмотреть спальню Трумэна.

— Не забудь про комнату, — сказал ему вслед Томми, когда тот растворился в толпе. Он сделал глоток. — Подумать только, совсем пацан, у него все еще впереди.

— Так что ты знаешь, Томми? Брайан сказал, у тебя есть для меня материал.

— Он так сказал, хм? А тебе интересно?

— Я весь во внимании. Что там с Бреймером?

Томми покачал головой:

— Это вашингтонская история. — Он поднял глаза. — И я ее оставляю за собой. Я расколю этого сукиного сына, даже если мне придется просмотреть каждый патент лично. Но красиво. Как богатые становятся богаче.