еще… Слышь, Америка, а вот знаешь такого — Яков Миленс? Латыш вроде.

Максим пожал плечами.

— Длинный такой, костлявый, — уточнил гость. — Хотя, конечное дело, у нас там жирных-то нету. Это тут у вас, на воле… — он покосился на упитанного Мухомора. — Стало быть, не знаешь такого… Ты вот убег, а вскорости и он к нам загремел. Говор, и правда, нерусский у него… был… Опускать думали, да крепкий оказался. Видал человечек виды, да. Бывало, посмотрит — а уж дурилку, кто на него напрыгивает, одним взглядом к стенке относит. Ну, и я тоже накатывать не стал. Как на Бородý твоего, да и на тебя тоже. Может, думаю, польза какая выйдет, я таких чую. В тебе, вишь, не ошибся… Ну, ладно. И вот Яков этот, значит, прижился как-то. Наособицу, но прижился. Все сами по себе, он сам по себе. Работал, говорят, старательно, я сам-то не видал… Режим блюл, с псами не собачился, но и себя тоже блюл. Зимой, правда, не повезло ему — валенки катать попал. Чахотку подхватил, ты ж знаешь, как оно. Ну, совсем его сторониться стали, помнишь, как с чахоточными? А по весне сорвался он. На пса одного взглядом своим глянул, да еще брякнул что-то. Они его, само собой, в крытку. И отметелили, конечно, ото всей, как говорится, души. Через две недели приволокли в барак, на шконку бросили, он уж и не встал после того. Дуба дал то есть. Я тебе почему про него — светился он, вроде как ты. Послабже чуток, но все равно похоже. А перед тем, как кончиться, мне сознался: тебя знает.

— Макмиллан… — тихо сказал Маским. — Джек Макмиллан… Судья…

Бубень присвистнул.

— Из твоих рóманов, что ль? Ну и ну… То-то я гляжу — на кого ж он похожий-то? Вот тебе и конец рóмана… Такие дела…

— Такие дела, — повторил Максим.

Он встал с крыльца, переждал, чтобы ком, подступивший к горлу, рассосался. Заглянул в дом. Маринка потрудилась на славу. Пол вымыт, пыль вытерта, мусора как не было, окно настежь, даже свежестью повеяло.

Эх, Джек…

— Мариш, скоро? — крикнул Максим.

— А зови гостей, — откликнулась она из кухни. — Уже накрываю.

— Водки тоже поставь, — попросил он. — И четыре стакана, с нами посидишь. Ничего, что с утра. Хорошего человека помянуть надо.

50. Понедельник, 11 июня 2001

Маринка тяжело опиралась на Максима, почти висла на нем.

Собачий лай, крики, выстрелы — все это осталось далеко позади. Оторвались. Вот если бы не эта пуля…

Весть о том, что их обложили, еще вечером принес Слесарь. Был он, конечно, никакой не слесарь, а вовсе электромеханик, но в остальном вполне соответствовал представлению Максима о человеке, который должен присматривать за урками в цехах. Средних лет, одинокий, крупный, основательный, технически грамотный, в меру простодушный, сидевший…

Закончили смену, записал Слесарь все, что полагалось, в журнал учета, запер подвал и направился было в поселок — сошелся тут с одной вдовой, ночевал у нее, когда Максим приезжал на точку.

Направился, да почти сразу и вернулся. Обложили. Перекрыли въезд и выезд, поставили караулы, к станции тоже не подойти. По нашу душу, к бабке не ходить. Да скрытно так, со всей осторожностью стягиваются.

Слесарь выглядел абсолютно спокойным, Маринка тоже держалась хорошо, а вот урки заметались. Кроме Мухомора, естественно: у того аж глаза загорелись — как же, вот оно, приключение, вот она, жизнь! Не бэ, пацанва, сейчас потеха будет! Постреляем!

— Я тебе постреляю, — сказал ему Максим. — Сдурел совсем… Сделаем так. Они нас, я думаю, побаиваются. Не знают же, что у нас стволов только два.

— Три, — вставил Слесарь.

Максим покосился на него. Силен бродяга! И никому же не сказал…

— Ну, три. Три пукалки. А они думают, что мы тут до зубов вооружены. Пулеметами, — он усмехнулся, — системы «максим»… Потому до темноты не полезут. А скорее всего, и еще выждут. В общем, стемнеет — будем уходить. По одному, по двое. Через лес. Может, кому и повезет.

— Уходить?! — у Слесаря отвалилась челюсть. — А хозяйство — бросить?!

— Идиот, — процедил Максим. — Сдохнешь тут со своим хозяйством…

— Нееет, — протянул Слесарь. — Я подыхать не собираюсь! Я вот сейчас аппаратик разберу, в узел увяжу, да к Назаровой моей снесу, у ней заховаю. Возвернусь — и другой таким же макаром. Сколь успею, столь и спасу, так-то!

— Эх! — бешено крикнул Мухомор. — Давай, Слесарь! Спасай! Только пушку свою мне оставь! Забудь, Бирюк, хорош, откомандовался! Уж я попалю всласть! А вы все валите! Мухомор прикроет! Ух, весело мне!

— Мухомор, — начал было Максим, но тот прервал:

— Скучный ты, Бирюк, ровно дядька Бубень! Ну и хрен с тобой! Ты такой, а я этакий! Я, может, для таких дел и живу! Всё, всё, не уговаривай! Стемнеет — валите. Как ты, Бирюк, пойдешь, я им салют покажу! Слесарь, гони ствол!

— Сейчас, — пробормотал Слесарь и отправился в подвал.

— Интересно, кто нас сдал? — подумал Максим вслух.

— Да может, куркуль этот и сдал, — предположил Мухомор. — А и без разницы: выплывем — я из него правду-то повытрясу, не выплывем — значит, так тому и быть.

Через полчаса Слесарь появился в доме — с погромыхивающим узлом за спиной и непонятного вида автоматом в руке.

— Держи, — он протянул оружие Мухомору.

— Ого! — восхитился тот. — Это что за чудо?

— Сам сделал на досуге. Проверял, работает. Рожок полон, да еще запасной, вот он, за поясом, тащи. — Слесарь задрал фуфайку. — А больше нету.

— Ну ты и фрукт, — протянул рыжий. А Максим только покачал головой.

Одну ходку Слесарь совершил успешно, из второй не вернулся.

Темнело медленно. Однако — темнело. Стояла тишина.

— Мухомор, — позвал Максим. — Может, передумаешь?

— Ни в жисть! — откликнулся тот. — Эй, урки, кто со мной? Никого? Ну и валите, валите! Язва, водки налей, надо ж попрощаться по-людски! Полный стакан лей! Нет, закусывать не буду! И себе налей, и Бирюку! Эй, пацанва, тоже можете махнуть! Ну, давайте! За удачу!

Выпили.

— Тебя звать-то как? — тихо спросил Максим, утерев губы.

— Мамка Митей звала. Всё, ходу, ходу! Нечего тут,