— Про «девочку не от мира сего» можно сказать то же самое.

Рейчел улыбнулась от уха до уха с видом воплощенной невинности.

— То есть ты хочешь сказать, что считаешь меня симпатичной.

Да, Рейчел оказалась достойной противницей. Доставлять ей удовольствие видеть мою улыбку я не собиралась, но, боюсь, глаза меня выдали. Дверь распахнулась. Мы переглянулись. Все-таки Грейс могло куда меньше повезти с союзниками.

Переступив порог кабинета мисс Маккей, я подумала, что Рейчел все же была права. Границы моих представлений о мире с каждым днем становились все шире и шире.

Еще один день, еще одна ночь. На улице было темно хоть глаз выколи. Мы — я и Сэм — находились в «Квикмарте» в нескольких милях от дома и не доезжая еще нескольких миль до Мерси-Фоллз. Это был круглосуточный магазинчик при автозаправке для растяп, которые на ночь глядя спохватывались, что забыли купить молока. Собственно, именно поэтому мы с ним здесь и оказались. Вернее, поэтому здесь оказался Сэм. Отчасти потому, что у нас не было молока, а отчасти потому, что я уже понял — Сэм не ложится спать, пока кто-нибудь не велит ему, а я этого делать не собирался. Обычно эту обязанность исполняла Грейс, но Изабел несколько минут назад позвонила и сообщила нам точную модель вертолета, с которого будет производиться отстрел. Конечно, нервы у всех были слегка натянуты. Грейс с Сэмом затеяли безмолвный спор, в котором участвовали одни лишь взгляды, и Грейс вышла победительницей, потому что она отправилась печь булочки, а Сэм, надувшись, принялся бренчать на гитаре в углу дивана. Если эти двое когда-нибудь заведут детей, у тех просто для самозащиты должна быть непереносимость глютена[12].

Для булочек требовалось молоко.

Вот Сэм и поехал сюда за молоком, поскольку обычные супермаркеты закрываются в девять. Я, со своей стороны, поехал в «Квикмарт» из опасения, что если пробуду в доме Бека еще хотя бы секунду, то что-нибудь сломаю. С каждым днем я все глубже и глубже проникал в природу волков, но охота была уже почти на носу. Через несколько дней от всех моих экспериментов толку будет как от медицинских опытов на динозаврах.

Таким образом, мы и оказались в «Квикмарте» в одиннадцать вечера. Я ткнул в стойку с презервативами, но Сэм ответил мне взглядом, начисто лишенным какого-либо веселья. Видимо, он имел с ними дело или слишком редко, или слишком часто, чтобы находить в них что-либо смешное.

Не находя себе места, я отправился бродить между стеллажами. Маленькая затрапезная автозаправка казалась похожей на реальный мир. Реальный мир после того, как я развалил «Наркотику», исчезнув в компании Виктора. Реальный мир, в котором я улыбался в камеры наблюдения и в котором они иногда могли улыбнуться мне в ответ. Негромкая кантри-музыка лилась из динамиков, подвешенных рядом с указателями туалетов («Только для покупателей магазина»). К окнам подступала иззелена-черная ночь, какая бывает только за окнами автозаправок. Как будто мы одни не спали в сонном мире, и к тому же я никогда еще не чувствовал такой ясности сознания. Я покопался в шоколадных батончиках, которые назывались соблазнительней, чем были на вкус, по привычке пролистал таблоиды на предмет упоминаний обо мне, мазнул взглядом по стойке лекарств от простуды по завышенным ценам, которые больше никак ни влияли ни на мой сон, ни на способность управлять автомобилем, и понял, что здесь нет ничего из нужного мне.

Карман оттягивал маленький черный «мустанг», который подарила Изабел. Он не выходил у меня из головы. Я вытащил машинку из кармана и покатил по полке туда, где перед холодильником с молоком стоял Сэм, засунув руки в карманы куртки. Несмотря на то что молоко находилось прямо перед ним, на лице у него застыло нерешительное выражение; он явно был поглощен какими-то другими проблемами.

— Двухпроцентное — отличный компромисс между обезжиренным и цельным, если ты никак не можешь решить, какое брать, — подсказал я.

Мне хотелось, чтобы Сэм спросил про «мустанг», поинтересовался, какого черта я маюсь дурью. Я думал об Изабел, о флакончиках в двери холодильника, о том, как впервые превратился в волка, о темноте, подступающей к окнам.

— У нас почти не осталось времени, Коул, — сказал Сэм.

Электронный сигнал открывающейся двери не дал ему договорить, а мне — ответить. Я не стал оборачиваться, но по загривку у меня побежали мурашки. Сэм тоже не повернул головы, но выражение его лица изменилось. Стало напряженным. Вот на что я подсознательно отреагировал.

В мозгу роем пронеслись воспоминания. Волки в лесу, уши, встающие торчком и настороженно подрагивающие. Нос по ветру, запах оленя в воздухе, время охоты. Безмолвное согласие, что настало время действовать.

Кассир и вошедший вполголоса обменялись приветствиями. Сэм положил руку на ручку холодильника, но так и не открыл его.

— Может, не так уж нам и нужно это молоко, — сказал он.

СЭМ

Это был Джон Маркс, старший брат Оливии.

Общение с Джоном всегда давалось мне нелегко: мы были едва знакомы, и каждый разговор выходил натянутым. А теперь его сестра погибла, а Грейс считалась пропавшей без вести. Зря мы сюда потащились. Теперь ничего не оставалось, кроме как вести себя как ни в чем не бывало. Джон был явно на взводе. Когда он подошел к прилавку и стал рассматривать жевательную резинку, я остановился рядом с ним. От него пахло спиртным. Это было печально, ведь Джон казался таким юным.

— Привет, — произнес я еле слышно, просто из вежливости.

Джон отрывисто кивнул в ответ на мое приветствие.

— Как поживаешь. Это не был вопрос.

— Пять долларов двадцать один цент, — сказал кассир, худощавый мужчина с постоянно опущенными глазами. Я отсчитал купюры. На Джона я не смотрел. Только бы он не узнал Коула. Я покосился на глаз камеры наблюдения, взирающий на нас с потолка.

— Вы знаете, что это Сэм Рот? — спросил Джон.

До кассира не сразу дошло, что Джон обращается к нему. Он взглянул на мои убийственные желтые глаза, потом снова уткнулся в купюры, которые я выложил на прилавок, и вежливо ответил:

— Нет, не знаю.

Он прекрасно знал, кто я такой. Все это знали. Меня затопила волна симпатии к кассиру.

— Спасибо, — сказал я, забирая сдачу, благодарный ему не только и не столько за мелочь.

Коул отошел от прилавка. Пора было уходить.

— Ты ничего не хочешь мне сказать? — спросил у меня Джон. Голос у него был несчастный.

У меня екнуло сердце. Я обернулся.

— Мне очень жаль Оливию.

— Расскажи мне, почему она умерла. — Джон шагнул ко мне на нетвердых ногах. В лицо ударил запах спиртного — крепкого, неразбавленного и совсем недавно выпитого, судя по запаху. — Расскажи, почему она там оказалась.