Наконец я позволила себе признать, что его ресторан заслужил полученную награду. Сколько бы я ни старалась отговорить Алису и Райла от походов туда, это был лучший ресторан из тех, в которых мне приходилось бывать.

– Где ты научился готовить? – спросила я Атласа.

Он отпил глоток кофе.

– В морской пехоте, – ответил он, ставя кружку обратно. – Я обучался немного во время первого контракта, а потом я продлил контракт и стал настоящим шефом. – Он постучал вилкой по краю тарелки. – Тебе нравится?

Я кивнула:

– Восхитительно. Но ты ошибаешься. Ты умел готовить еще до службы в армии.

Он улыбнулся:

– Ты помнишь печенье?

Я снова кивнула:

– Лучшее печенье в моей жизни.

Он откинулся на спинку стула:

– Основам я научился сам. Когда я рос, мать работала во вторую смену, поэтому если я хотел получить ужин, то должен был сам его себе приготовить. Либо так, либо ходи голодный. Поэтому я купил поваренную книгу на дворовой распродаже и за год приготовил все рецепты из нее. А мне было только тринадцать.

Я улыбнулась, потрясенная тем, что могу это сделать.

– Когда в следующий раз тебя спросят, как ты научился готовить, тебе следовало бы рассказать эту историю, а не другую.

Атлас покачал головой:

– Ты единственная, кому что-то известно о моей жизни до девятнадцатилетнего возраста. Мне бы хотелось, чтобы так это и оставалось.

Он начал мне рассказывать о том, как был шеф-поваром в армии, как сэкономил столько денег, что смог открыть собственный ресторан. Он начинал с маленького кафе, и дело пошло очень хорошо. Спустя полтора года он открыл «ЛВБ».

– Дела идут хорошо, – скромно сказал Атлас.

Я обвела взглядом кухню, потом посмотрела на него.

– Похоже, дела идут не просто хорошо.

Он пожал плечами и взял еще кусочек блина. Пока мы не доели, я молчала, потому что мои мысли крутились вокруг его ресторана. Его названия. Того, что он сказал в интервью. А потом, разумеется, мысли привели меня к Райлу и ярости в его голосе, когда он выкрикнул мне последнюю строчку интервью.

Судя по всему, Атлас увидел изменение в моем состоянии, но он промолчал и начал убирать со стола.

Когда он снова сел, то на этот раз выбрал стул рядом со мной и успокаивающим жестом накрыл мою руку своей.

– Мне надо пойти поработать несколько часов, – сказал Атлас. – Я не хочу, чтобы ты уходила. Оставайся здесь столько, сколько потребуется, Лили. Только… не возвращайся сегодня домой, пожалуйста.

Я покачала головой, когда услышала тревогу в его голосе.

– Не вернусь. Я останусь здесь, – сказала я. – Обещаю.

– Тебе нужно что-нибудь, пока я не ушел?

Я покачала головой:

– Со мной все будет в порядке.

Атлас встал и взял свою куртку.

– Я постараюсь вернуться как можно быстрее. Приеду после ланча и привезу тебе что-нибудь поесть, о’кей?

Я заставила себя улыбнуться. Он открыл ящик, достал бумагу и ручку, написал что-то и ушел. После его ухода я встала, подошла к столешнице и прочла, что он написал. Это была инструкция, как включить охранную систему. Он написал и номер своего мобильного, хотя я его помнила наизусть. Он записал и свой рабочий номер, домашний и рабочий адреса.

Внизу была короткая приписка: «Просто продолжай плыть, Лили».

Дорогая Эллен!

Привет, это я, Лили Блум. Вернее… теперь меня зовут Лили Кинкейд.

Знаю, я давно тебе не писала. Очень давно. После всего того, что случилось с Атласом, я просто не могла заставить себя снова открыть дневник. Я даже не могла заставить себя смотреть твое шоу после школы, потому что мне было больно смотреть его одной. На самом деле все мысли о тебе вгоняли меня в депрессию. Когда я думала о тебе, я думала об Атласе. И честно говоря, я не хотела думать об Атласе, поэтому мне пришлось и тебя изгнать из моей жизни.

Прости меня за это. Я уверена, что ты по мне не скучала, как скучала по тебе я, но иногда самые важные вещи в твоей жизни причиняют тебе наибольшую боль. И чтобы справиться с этой болью, необходимо оборвать все нити, которые привязывают тебя к этой боли. Ты была продолжением моей боли, поэтому я тебя и отрезала. Я просто пыталась спасти себя от мучений.

Уверена, что твое шоу, как всегда, великолепно. Я слышала, что ты по-прежнему танцуешь в начале некоторых эпизодов, но я доросла до того, чтобы это оценить. Думаю, это самый явный признак того, что человек стал зрелым: он научился ценить вещи, значимые для других, даже если они не слишком много значат для него самого.

Мне следовало бы, вероятно, рассказать тебе немного о своей жизни. Мой отец умер. Мне уже двадцать четыре. Я окончила колледж, немного поработала в маркетинге, а теперь у меня собственный бизнес. Это цветочный магазин. Цель жизни достигнута!

У меня есть муж, и это не Атлас.

И… я живу в Бостоне.

Знаю. Ты шокирована.

Когда я писала тебе в последний раз, мне было шестнадцать. Мне было очень плохо, и я очень беспокоилась за Атласа. Я больше за него не волнуюсь, но мне самой очень плохо. Куда хуже, чем тогда, когда я писала тебе в последний раз.

Прости, получается, что мне не хочется писать тебе, когда у меня все хорошо. Получается, ты узнаешь только о моих неприятностях, но ведь для этого и нужны друзья, правда?

Я даже не знаю, с чего начать. Я понимаю, что ты не имеешь никакого представления о моей нынешней жизни с моим мужем, Райлом. У нас есть такое понятие, как «голая правда». Один из нас может попросить открыть голую правду, когда необходимо быть честным до жестокости и сказать то, что мы думаем на самом деле.

Итак… голая правда.

Приготовься.

Я люблю мужчину, который причиняет мне физическую боль. Понятия не имею, как я позволила себе оказаться в такой ситуации.

Пока я росла, я много раз размышляла, что творится в голове у моей матери, которую избивал мой отец. Как она могла любить мужчину, который распускал руки. Мужчину, который постоянно бил ее и постоянно обещал, что больше такое не повторится. И снова бил ее.

Я ненавижу себя за то, что теперь сочувствую ей.

Я просидела на диване в доме Атласа больше четырех часов, борясь со своими чувствами. Я не могу с ними справиться. Не могу понять их. Я не знаю, что с ними делать. И, верная своему прошлому, я поняла, что, возможно, мне нужно просто записать их. Приношу тебе мои извинения, Эллен. Но готовься к словесной рвоте.

Если бы мне пришлось с чем-то сравнивать эти чувства… Я бы сравнила их со смертью. Не со смертью просто другого человека, а со смертью того, единственного. Человека, который ближе тебе, чем кто-либо еще в целом мире. Тот самый, из-за воображаемой смерти которого твои глаза наполняются слезами.