— С дороги! С дороги! Паршивцы!

Всех, кто становился на пути, Степан, не раздумывая, бил в челюсть. В кулаке зажата увесистая свинчатка.

— Я сказал с дороги, свинья! — рычал шустрый тамбовчанин, нанося новый хлесткий удар, свергая с пути очередную жертву — дрожащего от страха санитара-очкарика с безумными глазами.

Франц оглянулся, увидев впереди друзей, напряг мышцы и тараном пошел за ними. Лицо красное, взгляд решительный, злой, волосы растрепаны.

— Пропустите полковника, свиньи! Черт бы вас побрал! — орал он, метр за метром продвигаясь к выходу.

Оставалось совсем немного до края моста, как воздух наполнился пронзительным воем падающих бомб. Кудахтали береговые зенитки, пытаясь оказать сопротивление крепостям. Выла, что есть мочи, сирена, извещая город о воздушной атаке. Людское море в форме вермахта и СС растекалось во все стороны от моста, пытаясь укрыться. Гул и вой стояли неимоверные.

Задрожала земля от взрывов. Тяжелые бомбы ложились на левом берегу, где находились батальоны гитлерюгенд. Изувеченные, растерзанные штурмовики сеяли берег своими телами, кропили снег кровью. Кто был жив, отбегал подальше от моста к спасительным кустарникам и невысоким скалам, кто был ранен, отползал и зарывался в снег.

Миша оглянулся, увидев Франца, с радостью крикнул:

— Франц, сюда! — протянул руку и, вырвав из толпы, скатился с ним к реке и успел добежать в укрытие под береговые камни.

В это время в середине моста взметнулись огненные смерчи. Взрывные волны мгновенно объяли и разметали ревущую толпу. Пролеты вздыбились, раскололись и со страшным грохотом стали падать в Маас, кроша лед, затягивая в огромные смертельные воронки сотни несчастных врагов…

Подполковник Шлинке, развалившись в кресле, самодовольно ухмылялся, глядя, как Франц и Михаил аппетитно едят свиную рульку с тушеной капустой. Сочная мясистая рулька поддавалась легко молодым зубам. Утомленные разведчики, выжившие после бомбежки под Динаном, наслаждались едой, запивая добротным баварским пивом. Миша стер с подбородка жир, весело промолвил:

— Вкусно, но чего-то не хватает, господин подполковник.

— Понимаю, — расплылся в улыбке Шлинке, — сейчас сообразим, — разведчик оглянулся, разыскивая официантку.

Эльза в это время находилась возле Криволапова. Танкиста посадили обедать в зал, чтобы не мешал вести конфиденциальную беседу. Степан с перебинтованной головой, уплетая котлету, крутился, поглядывал по сторонам, оценивая реакцию персонала на касательное ранение.

— Спасибо, спасибо, — благодарил Эльзу, когда та принесла второй бокал пива.

— На здоровье, господин старший фельдфебель, — ответила искренне девушка. — Я рядом, если надо, зовите, посетителей мало.

— Что так?

— Говорят, русские перешли в наступление под Варшавой. Вот отпускников и отозвали.

— Что? — Степан бросил недоуменный взгляд на Эльзу, перестав жевать. Поняв фразу официантки, сглотнул и удивленно воскликнул: — Так это же под Варшавой, Эльза! А мы в Берлине. Ты что, боишься? Живем, рыженькая! — отхлебнув пива, Степан уже спокойно нравоучительно добавил: — Главное — мы живы, дуреха! Держись нас, и все будет хорошо.

— Я так и делаю. Извините, господин старший фельдфебель, мне нужно идти, — официантка заметила, что ее вызывает подполковник Шлинке.

Эльза расправила белоснежный передник, короткую юбочку. Быстро глянула на себя в зеркальце и, подкрасив яркой помадой губы, устремилась к офицерам.

Вход в кабинку перекрывал громадный сибиряк. Богатырь окинул суровым взглядом хрупкую прелестную официантку, шагнул вправо, молча открыл дверь. Эльза проскочила под рукой великана, словно мышка, и, сияющая, предстала перед Шлинке.

— Я здесь, господин подполковник. Что подать? — взгляд подобострастный. Юное гибкое тело наклонено. В руках карандаш и блокнот.

— Графин водки, не шнапс, а водки. Да холодной! И студень, студень подай! Горчички не забудь. Поняла? Да грибочков солененьких не мешало. Грузди есть? — взор Шлинке скользнул ниже и остановился на глубоком вырезе блузки. Глаза заблестели.

— Слушаюсь, господин подполковник, — Эльза подалась вперед, поняв взгляд офицера. — Груздей нет. Есть только грибной гуляш.

— Хорошо, давай грибной гуляш. Беги, детка, выполняй…

Время было обеденное, но посетителей в ресторане «Папа Крало» было немного. Излюбленное место фронтовиков вермахта служащие не заполняли, побаивались инцидентов. Водку принеси быстро. Графин действительно был холодный, запотевший.

«Молодец, — подумал Шлинке, — старается Эльза. Надо позвать в номер».

Разлив водку по рюмкам, бодро произнес:

— За ваше здоровье, господа! Рад, что вы добрались целыми и невредимыми. Я переживал. Ну, будем!

Горячительный напиток залпом пошел по назначению. После него все оживились. Шлинке не соблюдал осторожности. Он понимал, что, находясь с Францем в закрытой кабинке, бояться некого и нечего. Сыщики Мюллера, раз встретившись с помощником фюрера, оббегали ресторан.

Беседа шла в спокойной, непринужденной обстановке. Никто не торопился. Русские жили в гостинице — в доме, где находился и ресторан «Папа Карло».

Франц также не спешил домой. Дерганая, нервная беременная жена не притягивала в эту минуту. Он с удовольствием предавался беседе с новыми друзьями после тревожного возвращения. Открытость и искренность русских, бескорыстная поддержка и выручка в бою, дружелюбие вызывали уважение, а высокие боевые качества, умение воевать — восхищение. Ему было приятно находиться в компании русских офицеров. Он не чувствовал себя одиноким и отверженным, как это было в кругу штабистов вермахта. Генералы и офицеры Верховного штаба чурались его, недолюбливали, считали выскочкой. Он был чужой для них, словно пришелец. Знание будущих событий, опыт ведения современного боя ставили Франца в ряд, недосягаемый для фронтовиков. Вместе с тем, беседуя с русскими разведчиками, хмелея от очередной рюмки, Франц не переставал мучиться вопросами: «Что нужно еще Шлинке и Клеберу? Зачем они меня позвали?» Взглянув на часы — стрелки приближались к четырем дня, — подумал: «Сидим почти два часа, а ни слова о причине встречи. И Клаус совсем ошалел. Стенает о свободе. Рвется в бой. Полагает, что этим поможет себе. Голова шумит от бормотания».

«Клаус, возьми себя в руки. Не мучь меня», — Франц дал совет попаданцу. — «Бум! Бум! Бум!» — затрещало в ответ. Франц скривился от боли: «Парень! Не пинай мозг десантным ботинком. Это перебор!» — «Бум! Бум! Бум!»

Болезненный скрежет зубами и мысленное проклятие: «Ну, пришелец! Сейчас потравлю таблетками». Рука полезла в карман. Вдруг остановилась на пути. Тело развернулось в сторону русских, и из уст Франца выскочила фраза на ломаном русском языке:

— Господа офицеры! А не хлопнуть ли нам еще по одной, да перейдем к основному разговору? Ведь вы для этого меня позвали?

В эту минуту лицо Франца было перекошено. Глаза вытаращены. Голова тряслась, как у параноика. А в правом полушарии мозга пьяное ржание Клауса.

«О черт!» — застонал немец, сжал голову руками, склонился к тарелкам.

Брови Константина ползли вверх от услышанной фразы. Его раскрасневшееся лицо сияло от удивления. Михаил смеялся громко, раскатисто, как никогда ранее. На глазах выступали слезы. Вдруг хлопок по