Я вообще больше люблю пасмурные дни, весна – не мое время года. Не люблю ярких красок пышной природы. Может быть, потому, что на сцене мне необходимы и чрезмерность, и сочность, – в природе ищу противоположного. На сцене у меня не Левитан, а скорее, Репин получается. Там я реализуюсь, а в жизни тянет совсем к другому. Я люблю полумрак, метели люблю, когда снег падает хлопьями – люблю. Я так подробно про это говорю, потому что это и есть мои «минуты для себя», когда мне становится хорошо от того, что смотрю на падающий снег или впитываю в себя таинственный полумрак комнаты. Это принадлежит только мне, и возникает ощущение, что этот день, как и каждый, – единственный...

Иногда просыпаешься утром с чувством угнетенности, хотя видимых причин для этого нет. Никто еще слова не сказал, и ты молча вышла на кухню – и невозможно отделаться от какого-то дискомфорта, что-то неладно, а что – непонятно. А когда за окном еще и проливной дождь... И я стараюсь думать: боже мой, а когда вот в деревне идет дождь, он стучит по крыше, и так спокойно, так уютно делается на душе. И начинаешь пробуждать в себе иные чувства по отношению к этому дискомфорту, к этому проливному дождю. Я когда-то в Петербурге страшно возмущалась: что это дожди так зарядили?! А одна милая женщина, экскурсовод, мне ответила: так задумано специально в нашем городе, чтобы у женщин была от влаги хорошая кожа. Теперь вспоминаю ее слова и думаю: вот сейчас я пойду в театр пешком под этим проливным дождем, надену какие-нибудь бахилы и отправлюсь. И кожа у меня будет, как у ленинградок...

Наша жизнь такая, какой мы ее видим. Я, например, страшно привязываюсь к вещам – разбитая любимая чашка может испортить настроение. Но наступает момент, и я думаю: так, давай разберемся – потеря чашки это самое главное сейчас в твоей жизни или есть что-нибудь важнее?

Как бы ни было трудно, нельзя, по-моему, позволять себе погружаться в собственное переживание по самую макушку. Необходимо хоть на какое-то время давать себе разгрузку, разрядку. Конечно, советы – неблагодарное дело, а панацей никаких не существует. Но я твердо верю: каждый человек в состоянии выбрать – что главное, определяющее для него в тот или иной момент жизни, а что – второстепенное. Тогда, может быть, станет немножко легче жить...»

Очень часто на протяжении всей ее творческой жизни Наталье Гундаревой задавали вопрос: что для нее важнее – театр или кино? Она всегда отвечала, что театр – это ее первая и главная профессия, ее дом, дело ее жизни, хотя в какие-то периоды говорила с увлечением и уважением и о кино. Разумеется, всякий раз это было связано с конкретной работой, но, полагаю, кинематограф властно тянул актрису к себе – именно потому такой неизбывной горечью наполнялись ее интервью последних лет, когда приходилось говорить о сегодняшнем состоянии отечественного кинематографа. Во многом, как не раз уже писалось на этих страницах, ее творческая неудовлетворенность была связана именно с кино, где пережито и передумано ее героинями было самое разное, где открывались какие-то новые горизонты, неизведанные характеры, а потом в одночасье все завершилось, как будто закрыли занавес...

«Кино для меня, конечно, было творчеством, и творчеством очень интересным, – говорила Наталья Гундарева в интервью конца 1990-х годов. – Я осваивала совершенно другой стиль существования, и в этом было очень много нового. Камера требует совершенно иных средств выражения, мне было это интересно, я хотела этого, я мечтала об этом и совершенно не надеялась в годы учебы, никогда не думала, что буду сниматься, хотя хотела и мечтала, но не верила.

Раньше, глядя на экран, я завидовала: вот бы эту роль мне сыграть. А сейчас я не хочу сниматься в тех фильмах, что мне показывают, не хочу, они мне не нравятся.

Наверное, я не откажусь, но у меня нет потребности и необходимости сниматься, я не вижу там материала. Последние работы в кино никак не перевернули меня или мой взгляд на мир, они не формируют меня, они намного глупее, примитивнее того, что я чувствую, что я вижу, что мне интересно. Но я, конечно, снимаюсь, не только ради денег. Я снималась, например, у Аллы Суриковой вместе с Володей Ильиным, а у Ромы Ершова снимался Анатолий Кузнецов, с которым я никогда бы не встретилась на совместной работе; там же – О. Янковский, О. Волкова, С. Никоненко».

Гундарева всегда была человеком честным и искренним – если надо было что-то делать из-за денег, она говорила об этом совершенно прямо, без цинизма, все более и более внедрявшегося в нашу жизнь, но и без опускания глаз долу, без излишней стыдливости. Если же находила хоть какую-то малюсенькую зацепку (интересные партнеры, с которыми хотелось встретиться в работе, пара-тройка эпизодов, ради которых можно, зажмурив глаза, преодолеть убогий материал) – радовалась ей и оправдывала для себя самой собственное участие в далеко не совершенной картине. Потому что очень любила свою работу и не могла без нее жить. Как без театра, так и без кино.

«Я бы хотела играть мощные роли, мне не хватает в этой жизни поступков, – говорила актриса в том же интервью. – Я бы хотела, чтобы были незаурядные люди, чтобы были герои и героини, и я хотела, чтобы все заканчивалось бы хорошо. Мне надоело „плохо“, и я хочу, чтобы хотя бы на сцене, которая на полтора метра выше, были герои и героини».

Увы, в то время мечта эта была неисполнима по определению! Сцена и сама давно забыла о том, что она на полтора метра приподнята над зрительным залом, – она все чаще и чаще опускалась даже не на уровень своих зрителей, а значительно ниже, так, что зритель получал право смотреть на происходящее как бы свысока. Понадобилось, чтобы прошло еще несколько лет, – в своей последней театральной роли, отнюдь не по высокой классике, Наталья Гундарева поднимется высоко-высоко над зрительным залом и увлечет за собой публику, приобщая ее к высочайшим романтическим высотам...

Но это будет позже, немного позже, а пока...

Вот так и оказалась Наталья Гундарева причастной к фильму Аллы Суриковой «Хочу в тюрьму». Эта история о безработном изобретателе Семене Лямине, у которого в этой безрадостной, полной страданий и сомнений жизни осталось лишь одно заветное желание – попасть в Голландию. Нет, не в благополучную страну, а всего лишь в голландскую тюрьму – ведь там одноместные камеры с душем, холодильником и телевизором, где можно сидеть и спокойно работать, не думая о хлебе насущном и о своей абсолютной ненужности никому в стране, где родился и вырос, чтобы своими знаниями и умениями приносить ей честь и славу.

Наталья Гундарева занята в картине всего в одном эпизоде – она играет жену Лямина Марусю, которая безгранично предана своему мужу-фантазеру, испытывает к нему материнскую нежность и материнскую же тревогу.

А последней картиной Натальи Гундаревой (1998 год) стало «Райское яблочко» Романа Ершова по сценарию Э. Брагинского.

«Героиня Гундаревой... Римма Петровна должна, по замыслу авторов, вызвать к себе вполне негативное отношение, – пишет Виктор Дубровский. – Будучи хозяйкой пансионата, она бдительно следит за поведением вверенного ей персонала и даже отдыхающих, пресекая любую попытку отступить от параграфов внутреннего распорядка, тем более проявить некую вольность во взаимоотношениях. Несмотря на совершенно четкую драматургическую функцию своего персонажа, представляющего собой определенный тип из недавнего прошлого, Гундарева пыталась увидеть в нем не такого уж плохого человека.