— Женщина, ты говоришь глупые речи… Запомни: длинные языки отрывают вместе с головой…

— Вы можете мне угрожать. Но сами не хотите признаться в том, что вас подставили. Вы окружены, и вам придется или сдаться, или погибнуть…»

Я слушал ее голос, раздраженные ответы боевика Асада, запись временами полностью забивалась выстрелами, грохотом взрывов. Ксения пыталась понять этих людей, но зашла слишком далеко в своем устремлении. Она хотела убедить жестоких псов войны, что жизнь их порочна, а выбор ошибочен. Они же видели в ней куклу — но куклу умную, настойчивую и опасную. Вооруженные смертники не ведают милосердия. На границе между жизнью и смертью мир теряет свою реальность. Во всех смыслах…

Потом был какой-то треск, я услышал голос Шамиля. Он стоял рядом, а голос его звучал из диктофона: «Девочка, ты лезешь не в свои дела… Ты хочешь написать в своей газетенке, что простых боевиков обманывают, что президент вместе с приближенными ворочают большими делами?»

…И последние Ксюшины слова на ленте: «Я и не скрывала. Если ваши дела честные, вам нечего стыдиться или бояться…»

— Кто ее убил? — спросил я, комкая чувства и ненависть в кулак.

— Джамаль… Зверь…

Я хмуро глянул на Шамиля, что-то спрашивать не хотелось.

Спросил он:

— Хочешь узнать, кто отдавал приказание? Я… Хотя пожелание было и свыше… Ну, убей меня за это! На, бери автомат! — Он протянул оружие, равнодушно глядя мне в глаза. Рядом с нами никого не было.

— Когда ты успел научиться таким дешевым приемам? Хочешь узнать мою реакцию?

— Хочу узнать, каким ты стал… На журналиста не очень похож. Воевать, извини, тоже разучился. В этом деле, брат, без практики долго нельзя… Оружие человека меняет: оно делает его сильным и ищущим… Без оружия ты пешка в руках любой «шестерки».

— Оружие делает человека зависимым. На войне ему надо стрелять, надо постоянно помнить о нем, помнить, что должен выстрелить из него первым.

— Командир, — лицо Шамиля преобразилось, глаза успокоились, чуть пригас их черный огонь, — как же мы не встретились с тобой в Сухуми? Клянусь, твоя жизнь пошла бы по-другому.

Я саркастически усмехнулся.

— По-другому? Вряд ли… Ты заманил бы хорошими деньгами, а я действительно тогда нуждался, взял бы меня в свой отряд на младшую командирскую должность… А потом я вместе с тобой очутился бы в этом блиндаже… Так что, считай, моя жизнь так и сложилась. Единственное, ты до этой минуты не предлагал мне автомат. Не доверял.

— Нет, Володя, я о другом. Ты мог бы возглавить одну из наших дочерних фирм.

— Я никогда не был бизнесменом, — продолжил я футуристический разговор на тему несостоявшегося прошлого.

— Это не обязательно. Нужны просто свои верные люди… Среди наших — одно ворье, друг друга «кидают», это считается шиком. Потом разборки, правилки… Конфликты, ну это на фиг…

— Я стал бы богатым, как ты, — продолжил я мысль, — и опять же сидел бы с тобой в этой яме и ждал, когда нас прихлопнут, как клопов. От судьбы не уйти. Считай, что я твой лучший компаньон, который втихую накалывает тебя, но в пределах коммерческой честности и порядочности…

— Я не стал бы брать тебя на войну… Ты разучился воевать. Ты вел бы дела и крутил холки моим борзым бычарам, чтоб не понтовали. Был бы на хозяйстве…

— Тебе не кажется, что у нас разговор двух идиотов?

Шамиль начал меня раздражать. Федеральные войска взяли нас в плотное кольцо и продолжали стягивать силы: обстрел села не затихал ни на минуту. А этот строит какие-то планы. Мечтатель хренов… Возможно, это одна из форм психоза.

— Все не уйдут. Но ядро — Радуев, я, еще несколько полевых командиров, просочится. Остальные будут нас прикрывать. Кроме того, нас поддержат извне — отвлекающим ударом. Всех уцелевших у дядюшки Джо ждет хорошая сумма в долларах. Он не скупится. Как в сказке: суть в золотом яичке…

— В его?

— Как видишь, я ничего от тебя не скрываю, предлагаю дружбу. — Шамиль пододвинул ко мне свой автомат. — Для всех ты станешь пропавшим без вести или заложником, если хочешь… Выберем ночь потемней, ты пойдешь впереди. Наткнешься на засаду — скажешь, что журналист, покажешь документы. Я тогда пройду в другом месте. А где потом встретимся, я тебе скажу. Возьмем с собой милиционеров-заложников. В случае чего прорвемся за их спинами… Нам бы еще пару дней продержаться. А там… Шеф сказал, что сумма командировочных будет пропорциональна времени нашей обороны.

— Ты имеешь в виду своего президента?

— Да, а кого же еще?

Я задумался, Шамиль не торопил. Открывалась авантюрная перспектива: уйти с террористами, а потом сдать их нашим — скопом. Но было два нюанса: первый, нарвемся на собровцев — они покрошат всех без разбору, и второй, более существенный: я никогда не предавал, даже бандитов, прекрасно сознавая, что вот они уж меня всегда предадут. Слава богу, пообщался с этой категорией. Замочить ближнего для них — судьба, как и самому скорчиться потом от заказной пули.

— Знаешь, Шамиль, там, в Афгане, я тебя никогда не обманывал, хотя солдаты всегда сомневаются в искренности офицеров. Да ты и сам сейчас, как командир, это знаешь. Я никогда не лукавил… В общем, нам придется расстаться. Я уйду первым, а ты — как сам знаешь. Наши пути перекрестились. Видно, Всевышнему было угодно, чтобы мы посмотрели друг на друга, а теперь разойдемся, потому что дороги наши не схожие. Ты обретешь новую жизнь вдали от погубленной родины. Еще раньше исчезнет Джохар Дудаев — потому что русский медведь, рассерженный и раненный, начнет махать налево и направо, и только тысячи женщин всех национальностей смогут утихомирить его и заставить вернуться в берлогу…

— Заткнись, иначе я выстрелю! — Раззаев направил на меня ствол автомата. — Ты стал очень болтливым!

— Автомат дает право разговаривать непочтительно с бывшим командиром?

— Владимир Иванович, вы забываете, что даже журналистам не все прощается.

Тут появился Хасан с перевязанной головой и сказал, что федералы захватили уже целый квартал, а у одного заложника крыша поехала: вырвал автомат у Асада и успел выстрелить в него и еще в Казика.

— Замочили психа?

— Два магазина выпустили…

— Зачем? Одной пули хватило бы… Обделались там все, заложников удержать не могут… Расстреляй еще двух, чтоб тихо сидели.

Хасан ушел. Вскоре послышались выстрелы. Черт поймешь эту банду: где кончается фатальная жестокость и начинается упрямое благоразумие?

Шамиль подхватил две зеленые трубы гранатометов, обернувшись, бросил:

— Не уходи без меня. Мы обязательно прорвемся. Ты жди, хорошо?

Он почти упрашивал.

Я сидел в сыром окопе. Который раз за эти дни оттаяло… По глинистой стене сочилась мутная водица из серого островка снега на бруствере. Я почувствовал острую жажду. Так бывает всегда, когда на многие часы забываешь о еде, о том, что организм требует хотя бы простой воды… Нестерпимо захотелось вылезти, достать из кармана платок и, помахивая, пойти через комья грязи, которые и составляют линию фронта, перейти ее, сказать, что невиновен, что не стрелял, и вообще не имею отношения к этой бойне. Я навоевался, мне пошел четвертый десяток, я оглох от канонады, от беспощадных вертолетных обстрелов, когда огненные стрелы в лучшем случае пытались вырвать с корнем мои барабанные перепонки. Эту землю посадили на шарниры, она уезжала из-под моих ног, она опрокидывалась, и вместе с ней и я летел в тартарары…