— Нет… не знаю, понятия не имею. Потом, семья, родственники?!

— Да, но не его семья и не его родственники. Деньги дали Канты.

— Это что, в книге написано? — спросил Йерлоф.

— Нет, я об этом слышал, — объяснил Эрнст. — Посмотри на эту фотографию: Август Кант стоит и обнимает Мартина. Ничего не замечаешь?

— Да нет, — сказал Йерлоф.

Странно, но так и было. На снимке директор Август Кант с мрачным, серьезным лицом стоял, положив руку на плечо не менее мрачного Мартина Мальма. Интересная фотография, даже скорее странноватая.

Эрнст тогда не захотел больше говорить, но он наверняка, знал что-то еще. Просто решил не рассказывать. Что-то он такое увидел или услышал, что натолкнуло его на новые мысли. Поэтому, наверное, он и поехал в музей в Рамнебю и что-то там искал, но с Йерлофом не поделился. И через несколько недель после этого у него была назначена в каменоломне встреча с каким-то загадочным человеком. Может быть, из-за того, что Эрнст сумел раскопать что-то важное, о чем, к сожалению, Йерлоф не имел ни малейшего понятия.

— Ты не хочешь сказать ему последнее прощай, Йерлоф?

Вопрос Астрид оторвал Йерлофа от мыслей, не дававших ему покоя. Он покачал головой.

— Нет, я уже попрощался, — ответил он.

Последние розы были брошены на крышку гроба Эрнста. Похороны завершились. Гости пошли к дому собраний рядом с церковью, чтобы помянуть усопшего.

— Тебе сейчас не помешает кофейку попить, — сказала Астрид.

Она откатила кресло от могилы, развернула, и они поехали по дорожке. Несмотря на то что Шёгрен все еще давал о себе знать, Йерлоф все же повернул голову, посмотрел через кладбище на дальнюю могилу у самой стены.

На могилу Нильса Канта.

Кто же в ней лежит на самом деле?

Пуэрто-Лимон, октябрь 1955 года

Город у воды. Темный, шумный, пропахший гнилью и собачьей мочой.

Нильс Кант повернулся к нему спиной. Он сидел за шатким столом на веранде портового кабачка «Каса Гранде». Перед ним стояла бутылка вина, и он смотрел на море. Карибское море возле берегов Коста-Рики. Вонь от гниющих водорослей оказалась ничуть не лучше смрада на узких улицах города, здесь по крайней мере море — дорога отсюда.

Днем он часто приходил на пирс и наблюдал за переливающимися в лучах солнца волнами. Море — это дорога в Швецию. Если будет достаточно денег, то море приведет Нильса домой.

За это стоило выпить. Он поднял кружку и сделал большой глоток терпкого красного вина, чтобы забыть обо всех препятствиях, которые выстроились между ним и домом. Деньги у него почти закончились. Два дня в неделю он грузил бананы и масло в гавани, но того, что он за это получал, хватало на еду и жилье. Ему бы надо было работать больше, но он не очень хорошо себя чувствовал.

— Estoy enfermo,[59]— бормотал он, глядя в ночь.

У Нильса часто болел живот и разламывалась голова, руки дрожали.

Сколько кружек он выпил здесь, на веранде «Каса Гранде», за Швецию, за Эланд, за Стэнвик и за свою мать Веру. Невозможно сосчитать. Этот вечер в баре был таким же, как все другие. За одним лишь исключением: сегодня Нильсу исполнилось тридцать. Но в общем-то праздновать ему было особенно нечего. Он это знал и поэтому чувствовал себя от этого еще хуже.

— Quiero regresar a casa,[60]— шептал он в темноте.

Постепенно он научился говорить по-испански и немного по-английски.

Нильс находился в бегах уже больше десяти лет, если считать с того самого момента, когда он пробрался на борт грузовоза «Селеста Хорайзон» в Гётеборгском порту первым послевоенным летом. На борту судна он забрался в чулан, тесный как гроб, если только бывают гробы из стали.

С тех пор ему несколько раз доводилось плавать до берегов Южной Америки на старых грузовых судах. Но «Селеста» оказалась чем-то особенным: хуже корабля Нильсу не попадалось. Казалось, на корабле не было ни одного сухого места: пропиталось влагой и морской солью, повсюду — вода, отчего все покрылось ржавчиной. Вода плескалась под ногами, капала сверху. Больше месяца Нильс не видел света, потому что его чулан был ниже ватерлинии.[61]Он почти оглох от ударов волн, сотрясавших весь корабль.

Двигатели грохотали круглые сутки. Нильс лежал на полу чулана полумертвый от морской болезни, и часто перед ним являлся участковый Хенрикссон. Он молча стоял рядом с ним, черная кровь текла из его развороченной груди. Тогда Нильс закрывал глаза и хотел только одного: чтобы корабль налетел на мину. Хотя война закончилась, но в море было полно мин. Капитан Петри несколько раз напоминал об этом Нильсу. Он также не забыл сказать о том, что если корабль пойдет ко дну, то Нильс будет последним, кто войдет в спасательную шлюпку.

Во время погрузки в Англии ему пришлось безвылазно торчать в своем чулане две недели. Он почти сошел с ума от одиночества, пока в конце концов они не вышли в Атлантику.

В море рядом с Бразилией Нильс видел альбатроса. Огромная птица свободно и беспечно кругами парила вокруг корабля. Нильс счел это хорошим знаком и решил пожить какое-то время в Бразилии. Он без сожаления оставил «Селесту Хорайзон» и психа капитана Петри.

В гавани Сантоса он первый раз увидел бомжей. Их вид наполнил все существо Нильса ужасом. Не успела «Селеста Хорайзон» причалить, как они уже толпились на пирсе. Они брели неверными шагами, все в лохмотьях, с пустыми взглядами.

— Бомжи, — сказал шведский моряк с презрением — он стоял у релингов рядом с Нильсом — и добавил: — Если будут слишком близко подходить, бросай в них углем.

Бомжи были отбросами общества. Бывшие моряки из Европы, которые, оказавшись на берегу, ушли в запой. А их корабли отчалили без них. Или их списали с судна и оставили на суше.

Нильс не был бомжем, он мог себе позволить жить в гостинице. Он пробыл в Сантосе несколько месяцев. Он пил вино в барах — роскошь, бомжам совершенно недоступная, бродил по белоснежным пляжам за городом, учился испанскому и португальскому. Но говорил редко, только по необходимости. Он немного похудел, но по-прежнему выглядел внушительно. Его даже ни разу не пробовали ограбить. И Нильс постоянно тосковал по дому, по Эланду. Каждый месяц он посылал открытку без обратного адреса матери, чтобы она знала, что с ним все в порядке.

На испанском торговом судне он отправился дальше, в Рио. Там было больше людей, больше нищих, больше богатых, больше жирных тараканов и больше бомжей, причем и в порту, и на пляжах. И все повторилось опять. Он бродил без цели, тосковал по дому, пил вино и в конце концов оказался на другом корабле просто, чтобы убраться оттуда. В качестве платы ему пришлось драить палубу и мыть на борту посуду.