— А как насчет драки с ряжеными в Дорчестере? — напомнил Томас.

— Мы были тогда слишком пьяными. Это не в счет. — Шотландец рассмеялся. — И вообще, это ты начал.

— Я?

— Ага, — сказал Робби, — ты плеснул рыбной похлебкой ему прямо в рожу! Всю миску выплеснул.

— Я лишь старался спасти тебе жизнь, — заметил Томас. — Боже милостивый! Это надо же догадаться — говорить по-английски в Кане! Да они тут ненавидят англичан!

— И правильно делают! — подхватил Дуглас. — Любить их, что ли? Ты лучше скажи, мне-то как быть? Держать рот на замке? Черт! Это ведь и мой язык. Бог знает, почему он называется английским?!

— Потому что он и есть английский, — сказал Томас. — Кстати, король Артур говорил именно на этом языке.

— Сладчайший Иисус! — Робби снова рассмеялся. — Черт, я двинул того малого так сильно, что он, очухавшись, не вспомнит, какой нынче день.

Друзья укрылись в одном из множества домов, которые после летнего штурма и разорения, учиненного англичанами, так и стояли заброшенными. Владельцы отсутствовали: скорее всего, их кости гнили в большой общей могиле на кладбище или же покоились на дне реки.

На следующее утро юноши снова направились к причалам. Томасу вспомнилось, как он, превозмогая сильное течение, топал вброд по мелководью под обстрелом арбалетчиков. Стрелы поднимали маленькие фонтанчики воды, а сам он не мог стрелять в ответ, опасаясь намочить тетиву лука. Теперь они с Робби, идя по набережным, обнаружили, что «Пятидесятница» таинственным образом появилась ночью. Размером это судно было не меньше любого из ходивших вверх по реке, то есть могло взять на борт и доставить в Англию два десятка людей с лошадьми. Сейчас, в отлив, поднимавшиеся над водой борта казались особенно высокими. Томас и Робби бойко вбежали на палубу по узкому трапу и услышали ужасный храп, доносившийся из маленькой вонючей каюты на корме. Томасу показалось, что каждый могучий всхрап вызывает сотрясение палубы. Он невольно задумался о том, на что способен издающий такие звуки богатырь, если потревожить его сон, но тут из двери каюты появилась бледная, как рассветный туман, и тоненькая, как стрела, девчушка. Положив на палубу охапку одежды, она приложила палец к губам. Незнакомка выглядела очень хрупкой, и когда подняла свое одеяние, чтобы подтянуть чулки, то показались ее тоненькие, как прутики, ноги.

«Вряд ли ей больше тринадцати лет», — подумал Томас.

— Он спит, — промолвила девчушка шепотом.

— Это я слышу, — сказал Томас.

— Тсс! — Она снова приложила палец к губам, а потом натянула поверх ночной сорочки плотное шерстяное платье, сунула тоненькие ножки в огромные башмаки и накинула широкий кожаный плащ. Натянув на светло-русые волосы замусоленную вязаную шапочку, девчушка подняла мешок, сделанный из потертой мешковины, и тихонько сказала: — Я пойду купить еды, а вы пока разведите огонь в очаге. Это на баке, кремень и кресало найдете на полке. Не разбудите его!

С этим предупреждением она, в своих слишком просторных башмаках и плаще, сошла с корабля, и Томас, устрашенный мощностью храпа, решил, что в данном случае и вправду лучше проявить осторожность. Он прошел на нос, где обнаружил стоявшую на каменной плите железную жаровню. Дрова уже были заложены, и лучник, открыв служившую дымоходом заглушку, взялся за кремень. Лучина для растопки отсырела и занялась не сразу, но к возвращению девицы огонь уже разгорелся как следует.

— Я Иветта, жена Пьера, — представилась она. Похоже, девушку совершенно не интересовало, кто такие Томас и Робби.

С этими словами худышка извлекла огромную почерневшую сковороду, на которую разбила двенадцать яиц.

— Может, вы тоже хотите поесть? — спросила она Томаса.

— Неплохо бы.

— Вы можете купить у меня яйца, — сказала она, кивнув на свою торбу из мешковины. — Еще там есть ветчина и хлеб. Мой муж любит ветчину.

Томас посмотрел на жарящуюся яичницу.

— Это все для Пьера?

— По утрам у него отменный аппетит, — пояснила Иветта, — потому и еды много. Ветчины полно, так что вполне можете угоститься.

Неожиданно корабль заскрипел и качнулся.

— Он проснулся! — Девушка сняла с полки оловянное блюдо.

С палубы донеся громовой зевок, а потом Томас невольно попятился, ибо еще в жизни не видел такого здоровенного детины.

Ростом Пьер Виллеруа был на фут выше Хуктона, лицо великана покрывали глубокие отметины от оспы, а в его бородище запросто мог бы заблудиться заяц.

Моргая, он воззрился на Томаса и ворчливо спросил:

— Ты пришел наняться матросом, парень?

— Нет, я принес тебе письмо.

— Имей в виду, нам скоро отплывать, — пророкотал Виллеруа голосом, который, казалось, исходил из недр глубокой пещеры.

— Послание от мессира Гийома д'Эвека, — пояснил Томас.

— Нужно поторопиться, пока прилив низкий, понял? — сказал француз. — У меня в трюме три тюка мха. Я всегда использую мох. Как мой отец. Другие предпочитают порванную на кусочки пеньку, но мне она не нравится, совсем не нравится. По-моему разумению, ничто не сравнится со свежим мхом. Он, кстати, и смолится куда как лучше.

На свирепой рябой физиономии вдруг появилась ухмылка, обнаружившая нехватку нескольких передних зубов.

— Mon caneton![16]— воскликнул он, когда молодая жена поставила перед ним блюдо, нагруженное едой.

Иветта выдала Томасу и Робби по жареному яйцу, после чего вручила им два молотка и пару чудных с виду инструментов, похожих на тупые зубила.

— Мы будем конопатить и смолить щели, — пояснил Виллеруа, — так что я нагрею вар, а вы вдвоем станете запихивать мох между досками. — Он ухватил рукой яичницу и отправил ее в рот. — Надо управиться с этим до прилива, пока судно стоит высоко и все щели над водой.

— Но мы принесли тебе письмо.

— Слышал. От мессира Гийома. Но раз он прислал ко мне кого-то, значит, ему нужно, чтобы «Пятидесятница» была готова к отплытию. Ежели мессир Гийом чего-то от меня хочет, он это получит, потому как я от него, кроме добра, ничего не видел. Только вот в чем загвоздка: ему ведь не будет от «Пятидесятницы» никакого прока, если та затонет, верно? Какой толк от судна, коли оно окажется на морском дне вместе со всей командой и пассажирами, а? Его нужно проконопатить и просмолить. Мы с моей лапочкой чуть было не затонули вчера, верно, мой птенчик?

— В трюм просачивалась вода, — согласилась Иветта.

— Так и булькала, — громко заявил Виллеруа, — на всем пути сюда от Кабурга, так что если мессир Гийом хочет куда-то отправиться, то вам, ребята, лучше поскорее приняться за дело.

Он широко ухмыльнулся, встопорщив бородищу, прочерченную яичным желтком.