Техника допроса обуславливалась одновременно как соответствующими предписаниями Ленина, так и личной мотивацией следователя. При совётской системё работы с подследственными сотруднику заранее, когда он только заводил формально дело, поручалось в обязательном порядке обеспечить получение от арестованного признание его вины. Кроме того, в рамках той же системы выдавалось за постулат утверждение, будто органы «никогда не арестовывают невиновных».

Стремление следователя добиваться признания вины лицами, чьими делами он занимался, проистекало, однако, не только Из его желания получить повышение или просто сохранить себе жизнь. Он исходил при этом и из практической целесообразности защитить и собственных агентов, и осведомителей, работавших на органы государственной безопасности, которые несли главную ответственность за открытие того или иного дела. Если сотрудник следственных органов вынужден был во время судебного разбирательства привлекать для дачи свидетельских показаний своих осведомителей, то он тем самым автоматически разрушал отлаженную им агентурную сеть. Поэтому он старался повернуть дело так, чтобы обвиняемый начинал внезапно испытывать настоящий ужас, когда он знакомился с собранными следователем «свидетельствами» его вины и когда до его сознания вдруг доходило, что донес на него кто-то из близких. Сам же следователь, если ему удавалось добиться признания, был вправе хранить в тайне источник полученной им информации.

При проведении следственной работы сотрудник Охраны мог черпать уверенность в том обстоятельстве, что официально выступал от лица Советского государства. А оно никогда не ошибается. В контексте советской действительности из данного утверждения следовало, что если кто-то и допускает ошибки, так только отдельные личности, которые преднамеренно «извращают» или «фальсифицируют» суть ясных коммунистических принципов. Сам же следователь вооружался этими «принципами» еще до того, как впервые встречался с подследственным в камере или комнате для допросов.

Объективности ради отметим, что после смерти Сталина прямое насилие в отношении подследственных стало применяться значительно реже. Однако, несмотря на различные «смягчения» в политической жизни, наблюдавшиеся при преемниках грузинского диктатора, исходные «теоретические» посылки, касавшиеся методов ведения следственной работы, не изменились ни на йоту: от них не отказались ни на практике, ни на словах.

В глазах Поскребышева и Сталина наиболее ценным элементом в структуру охранной службы являлся сектор, занимавшийся приведением смертных приговоров в исполнение. Истинное предназначение данного органа, естественно, никак не отражалось в таком безобидном его названии, как «спецподразделение». Однако, независимо от употреблявшейся в данном случае терминологии, он представлял собой специфичную группу, к которой всякий раз обращались диктатор со своим «Пятницей», когда эта пара принимала решение от кого-то избавиться.

В роли главного палача в период всевластия Сталина выступал полковник Окунев, человек крайне болезненный, которого его сподвижники считали «выдающимся» чекистом. Помимо того что( его отличало особое пристрастие к столь необычному ремеслу, как лишение людей жизни, он слыл также заядлым пьяницей, каковым был уже к 1947 году, когда вступил в новую для себя «должность». Настоящий психопат, проявивший себя в полной мере и в предшествующий период, он продолжал вести себя так же, как прежде. Со временем безудержное потребление им алкогольных напитков перешло все мыслимые и немыслимые границы и привело в конечном итоге к нарушению речи, что проявлялось не только в заикании, но и в длительных паузах, делавшихся им поневоле, когда он пытался что-то сказать. После того как этот кровавый «экзекутор», лично уничтоживший немало людей, «ушел в отставку», что произошло в 1952 году, он безуспешно пытался устроиться на работу в печально известной лаборатории Министерства государственной безопасности, именовавшейся «камерой». По-видимому, данное учреждение не случайно влекло его к себе: там ставились опыты на живых людях — заключенных и Лицах, приговоренных к смертной казни, — чтобы выявить степень воздействия на человека различных ядов и инъекций, а также определить степень эффективности использования гипноза и наркотиков в процессе допроса. (Хотя указанная лаборатория непосредственно не входила в структуру Управления охраны, «камера» тем не менее рассматривалась всеми как важное, исключительно полезное вспомогательное подразделение в системе органов государственной безопасности, готовое в любой момент оказать охранной организации необходимое содействие.) Занимая пост главного палача Управления, Окунев жил в своем маленьком, замкнутом мире. Его коллеги — другие служащие Охраны — сторонились его, и не из-за отвращения к возложенным на него обязанностям, а лишь потому, что слишком уж часто приходилось им видеть, как брел он шаткой походкой по коридорам штаб-квартиры охранной службы в здании на площади Дзержинского, держа в руке неизменную бутылку водки и не замечая слюны, стекавшей из его рта.

Одной из первых крупных акций, совершенных для Управления полковником Окуневым, стало убийство выдающегося еврейского актера и режиссера Соломона Михоэлса. Хотя в годы Великой Отечественной войны Михоэлсом, которому удалось привлечь на сторону своей страны граждан США из евреев и представителей других национальностей, был внесен значительный вклад в победу Советского Союза над фашистской Германией, Сталин не только решил, что более Михоэлс ему не нужен, но и задумал по политическим и некоторым иным причинам осуществить целый ряд «мини-погромов». Частью этой антисемитской программы явились Закрытие еврейского Театра Михоэлса в Москве и расправа с такими принадлежавшими к евреям известными почитателями этого деятеля культуры, как жена Молотова, бывший министр иностранных дел Литвинов и его заместитель Лозовский. Что же касается самого Михоэлса, то Поскребышев понимал, что обычная советская процедура устранения неугодных лиц, неотъемлемыми элементами которой были инсценированный «судебный процесс», выбитое силой «признание» и, наконец, вердикт, приговаривавший подсудимого к отбытию того или иного срока в исправительно-трудовом лагере или к смерти, вызовет слишком уж мощную негативную реакцию не только в антисемитской по сути России, но и на Западе. Поэтому было принято решение поручить Окуневу подстроить «трагическую и прискорбную автокатастрофу». Данная операция прошла столь гладко, что по истечении какого-то времени Окунев и его команда были отмечены службой безопасности особыми наградами.

Другими, уже не столь сложными, делами, которые «провернул» в 1949–1950 годах тот же Окунев, стала ликвидация Кузнецова, Вознесенского и Родионова, занимавшего до этого пост Председателе Совета Министров РСФСР. Кузнецов сразу же после ареста был доставлен на Лубянку, где его даже никто не допрашивал. После того как он пробыл в одиночном заключении около трех недель, его вывели во внутренний двор тюрьмы, где Окунев выстрелил ему в затылок. Соблюдение «законности» проявилось при этом лишь в том, что врач Охраны выдал свидетельство о смерти Кузнецова, подписанное Абакумовым и засвидетельствованное Окуневым. Данный документ доставили незамедлительно лично Поскребышеву. Единственным различием в судьбах Кузнецова и Вознесенского было то, что последний провел сперва несколько месяцев под домашним арестом, а затем — еще несколько месяцев в одиночной камере на Лубянке перед тем, как его вывели наружу, чтобы Окунев и его отправил на тот свет. Свидетельство о смерти своей новой жертвы этот полковник снова передал непосредственно Поскребышеву. Родионова тоже казнили примерно так же, как и Кузнецова.