Вместе с тем перед Столыпиным возникала столь же сложная нравственная дилемма, как и перед его другом юности. В свое время весть о гибели Плеве и великого князя Сергея Александровича стала потрясением для Столыпина. Еще большим шоком должно было стать известие, что за этими террористическими актами стоял полицейский агент. Узнав об этом, Лопухин выдал Азефа. Однако Столыпин иначе подошел к решению этой нравственной дилеммы. По его убеждению, ничто не могло оправдать нарушение должностной этики. Выдача агента была неприемлема, какими бы мотивами ни руководствовался Лопухин.

По всей видимости, Лопухин надеялся на понимание со стороны друга юности. Начальник Петербургского охранного отделения Герасимов вспоминал, как пытался уговорить Лопухина взять назад свои разоблачения. Поначалу Лопухин встретил его с распростертыми объятиями: «А, Александр Васильевич, добро пожаловать! С какими вестями? Не с поручением ли от Столыпина?» (Он все еще надеялся, что Столыпин сделает попытку сближения с ним)… В кабинете я сказал, что пришел к нему по делу Азефа. Голос Лопухина сразу зазвучал иными нотами: «Ах, вы хлопочете по поводу этого негодяя… Он был уже сам у меня. Нет, я ничего не могу и не хочу для него сделать». На все попытки разубедить его Лопухин отвечал: «Вся жизнь этого человека – сплошная ложь и предательство. Революционеров Азеф предавал нам, а нас – революционерам. Пора уже положить конец этой преступной двойной игре»[250].

После этого визита Лопухин написал письмо Столыпину, в котором прямо называл Азефа агентом Департамента полиции. Копия письма была передана эсерам и вскоре была опубликована за границей в газете «Таймс». Ответ Столыпина последовал незамедлительно. В январе 1909 г. по его настоянию Лопухин был арестован по обвинению в государственной измене и препровожден в тюрьму «Кресты». На докладе Столыпина об аресте бывшего директора Департамента полиции рукой царя была сделана надпись: «Надеюсь, будет каторга». На следствии Лопухин показал, что безуспешно пытался предупредить Столыпина о преступной деятельности Азефа, но министр назвал его революционером. Только после этого Лопухин якобы выдал агента Бурцеву. Никаких свидетельств, подтверждающих слова Лопухина, не имелось, и суд не принял их во внимание. Лопухин был приговорен к пяти годам каторги, впоследствии замененной ссылкой в Сибирь. Полиция снабдила Азефа фальшивыми паспортами, которые позволили ему скрыться от мести эсеров в Германии. Получилось, что человек, разоблачивший преступника и организатора террористических актов, был наказан каторжными работами, а разоблаченный им преступник и террорист был скрыт властями. С сожалением следует констатировать, что все это было сделано с санкции Столыпина.

Разоблачение Азефа и арест Лопухина вызвали большой резонанс. Фракции социал-демократов и кадетов III Государственной думы подготовили запрос о провокаторской роли Азефа. Согласно думскому регламенту, запрос следовало поставить на голосование. Правительство должно было дать ответ на запрос только после его одобрения большинством депутатов Думы, причем имело право взять месячный срок для подготовки ответа. Однако Столыпин решился выступить, даже не дожидаясь результатов голосования.

Столыпин произнес речь о деле Азефа 11 февраля 1909 г.[251] Он сразу же подчеркнул, что правительство осуждает провокацию. Ссылаясь на свое выступление в I Государственной думе, Столыпин подчеркнул: «Я говорил тогда, что правительство, пока я стою во главе его, никогда не будет пользоваться провокацией как методом, как системой. Но, господа, уродливые явления всегда возможны! Я повторяю, что когда уродливые явления доходят до правительства, когда оно узнает о них, то оно употребляет против них репрессивные меры. Я громко заявляю, что преступную провокацию правительство не терпит и никогда не потерпит! (Рукоплескания справа.)» Вместе с тем Столыпин отметил, что враги правительства намеренно искажают значение слова «провокаторство»: «По революционной терминологии, всякое лицо, доставляющее сведения правительству, есть провокатор; в революционной среде (возгласы слева) такое лицо не будет названо предателем или изменником, оно будет объявлено провокатором. Это прием не бессознательный, это прием для революции весьма выгодный».

Лейтмотив речи Столыпина строился на том, что Азеф является обыкновенным агентом – «такой же сотрудник полиции, как и многие другие». В распоряжении правительства нет сведений о провокаторской роли Азефа. Он не вовлекал невинных людей в преступную деятельность: «Трудно допустить провокацию в среде закоренелых революционеров, в среде террористов, которые принимали сами участие в кровавом терроре и вовлекали в эти преступления множество лиц. Не страшно ли говорить то же о провоцировании кем-либо таких лиц, как Гершуни, Гоц, Савинков, Каляев, Швейцер, и др.?» Столыпин отверг подозрения в том, что правительство прямо или косвенно было замешано в террористических актах. Премьер-министр с пафосом восклицал: «Допустим, что Азеф, по наущению правительственных лиц, направлял удары революционеров на лиц, неугодных администрации. Но, господа, или правительство состоит сплошь из шапки убийц, или единственный возможный при этом выход – обнаружение преступления. И я вас уверяю, что если бы у меня были какие-либо данные, если были бы какие-либо к тому основания, то виновный был бы задержан, кто бы он ни был».

Однако глава правительства вольно или невольно умолчал о целом ряде фактов, рисующих дело Азефа несколько в ином свете. Прежде всего, остался в тени вопрос о том, знала ли полиция о положении Азефа в партии эсеров. Излагая основные вехи революционной карьеры Азефа, министр внутренних дел опирался на сведения, предоставленные ему Департаментом полиции. Он рассказал, что в конце 1904 г. Азеф вступил в заграничный комитет партии социалистов-революционеров. Столыпин посчитал нужным пояснить, что «Заграничный комитет не есть еще тот центральный комитет, который дает директивы и руководит всеми действиями революционеров».

В действительности Азеф являлся членом Центрального комитета партии эсеров с лета 1902 г., а в декабре 1905 г. на I съезде партии, когда состав Центрального комитета был сокращен до пяти человек, Азеф остался членом ЦК. Делегатам съезда объясняли, что, голосуя за Азефа, они голосуют «за человека, который вел и будет вести террор». В речи Столыпина утверждалось, что после ареста Гершуни во главе боевого дела партии эсеров находился Борис Савинков и «только после ареста Савинкова, с 1906 г., Азеф, уже в качестве члена центрального комитета, подходит ближе к боевому делу и становится представителем этой организации центрального комитета». На самом же деле именно Азеф стал преемником Гершуни, а Савинков являлся только исполнителем его приказов. Запрашивая через Герасимова санкцию на занятие этого поста, Азеф в очередной раз мистифицировал. Он не нуждался в такой санкции, так как возглавил центральный террор задолго до того, как Столыпин стал министром внутренних дел. Из всего этого можно сделать вывод, что руководители политического розыска либо были введены в заблуждение своим агентом, либо намеренно закрывали глаза на истинное положение вещей.