Но самым прекрасным подарком была птица! Она сидела, нахохлившись, на одном из камней.

ПТИЦА!

Уже по дроге в Льюистон я осознал, что даже не пересчитал шаги к машине.

Подведем итоги. Насколько я теперь понимаю, я подцепил «простуду» от одного из моих пациентов, и она потихоньку проходит. Кашля уже нет, насморк почти прошел.

И как я раньше этого не понял.

25 декабря 2007 года

Рождественский вечер я провел с Шейлой и ее семьей – поужинали вместе, обменялись подарками. Дон с Сетом пошли в церковь, на процессию со свечами (у добрых прихожан волосы встали бы дыбом, узнай они о языческих корнях этого ритуала), а Шейла сжала мою ладонь и сказала:

– Ты вернулся. Как хорошо. Я так боялась!

Да, родных и близких не обманешь. Это доктор Дж. мог что-то заподозрить, Шейла все видела. Милая Шейла.

– Этим летом и осенью у меня был сложный период, – ответил я. – Я бы сказал, духовный срыв.

Срыв-то, скорее, был душевный. Когда человек надолго задумывается о том, что мировосприятие – это лишь вуаль, за которой кроются жуткие чужие миры, происходит душевный срыв.

Далекая от таких абстрактных идей, Шейла пояснила:

– Я боялась, что у тебя рак, Джонни. Остальное – ерунда.

Милая Шейла! Рассмеялся и обнял ее.

Потом, когда мы убирали на кухне после праздничного ужина (попивая эг-ног), я спросил, не помнит ли она, почему мы в детстве называли мост Бейл – «Убей-мостом». Сестра наклонила голову набок и рассмеялась.

– Это все твой дружок выдумал. Помнишь? В которого я была влюблена.

– Чарли Кин, – ответил я. – Не видел его черт знает сколько времени, разве что по телевизору. Бедолага изображает из себя доктора Айболита.

Она в шутку шлепнула меня по руке.

– Завидуют молча. Ну да ладно. Помню, мы раз удили рыбу с того моста, ма-а-аленькими такими удочками. Чарли перегнулся через перила и говорит: «А знаете, если с этого моста загреметь, то насмерть точно расшибешься. Убей-мост». И так нам стало смешно, хохотали как полоумные. Ты разве не помнишь?

Потом я вспомнил. Мост Бейл стал Убей-мостом с того самого дня. И Чарли – добрая душа – тогда точно подметил: ручей Бейл неглубок под мостом. Потом он, конечно, впадает в глубокий Андроскоггин – может, точку слияния даже видно с поля, я как-то не обратил внимания. Андроскоггин течет к морю. Один мир ведет к другому, и каждый из них прячется глубже предыдущего; такое устройство заложено в природу всего сущего на земле.

Вернулись Дон и Сет, оба мужчины Шейлы, большой и маленький, оба запорошены снегом. Мы обнялись, попрощались, и я покатил домой, слушая рождественские песни. Я уже давно не был так счастлив.

Думаю, эти записи… этот дневник… эту хронику несостоявшегося безумия (я ведь почти сошел с ума, стоял в двух шагах от края пропасти) пора прекращать.

Слава тебе, Господи; а меня – с Рождеством!

1 апреля 2008 года

Сегодня день дурака, и в дураках остался я. Приснилось поле Аккермана. Голубое небо над темно-синей рекой, талый снег и первая травка зеленеет и пробивается сквозь белые полосы. И опять стоят семь камней. И опять тьма сгущается в круге. Ее пока немного – так, темная клякса, однако клякса вырастет, если не принять мер.

Проснувшись, пересчитал книги. Шестьдесят четыре. Хорошо. Четное, и можно делить, пока не дойдешь до единицы. Интересно, надо взять на заметку. Счет не помог. Рассыпал кофейные зерна на кухонном столе. Выровнял в диагональ. Стало лучше – пока. Все равно надо ехать, устраивать осмотр. Мандражировать некогда. Оно начинается снова.

Снег почти сошел, приближается летнее солнцестояние (еще не высоко над горизонтом; уже поднимается), и все начинается опять.

Я как…

Боже, помоги мне. Я как пациент, у которого была ремиссия, и вот, проснувшись как-то утром, он обнаруживает здоровенный жирный сгусток в подмышке.

Я не могу больше.

Я должен еще.

[Позже]

На дороге еще лежал снег, тем не менее я добрался до П.А. Оставил машину на кладбищенской парковке и пошел пешком. Камней было всего семь, как и во сне. Взял фотоаппарат, посмотрел в видоискатель. Снова восемь. Восемь – пощады просим. Восемь – и враг с носом. Вот и хорошо.

Для всего мира хорошо.

А вот для доктора Бонсана – не очень.

Все это начинается опять; мой разум стонет от боли и предчувствия.

Боже, пожалуйста, спаси меня от этого кошмара.

6 апреля 2008 года

Как долго семь камней не хотели превращаться в восемь сегодня! А сколько еще всего предстоит делать… Считать, расставлять по диагонали – нет, не ставить по местам, как говорил Н., а выравнивать, вот что мне предстоит. Это символ, как причастие хлевом и виной.

Как я устал. А до солнцестояния еще так далеко.

Оно только набирает силу, а солнцестой так далеко.

Почему Н. не увил себя до того, как пришел ко мне? Экоистичная твар.

2 мая 2008 года

Думал, в этот раз мне конец. Думал, оно меня убьет. Или сведет с ума. Я уже сошел с ума? Боже, да откуда мне знать. И Бога нет, не может быть никакого Бога перед ликом этой тьмы. И глаз, ГЛАЗ, что вперился в меня оттуда. Там что-то еще…

ТВАРЬ С ГОЛОВОЙ-ШЛЕМОМ. ОТПРЫСК ЖИВОЙ БЕЗУМНОЙ ТЬМЫ.

Я слышал голоса. Голоса из глубины каменного круга, из самого сердца тьмы. Я все же сделал восемь из семи, хотя на это ушло много много много много много времени. Много рас мотрел в фот; кружил, считал шаги; увеличил круг до шестидесяти четырех шагов, и тут все кончилось, слава богу. «Шире и шире кружась…» – Ейц! Взглянул вверх. Огляделся. Его имя вплелось в каждый кустик сумаха, в ветви каждого дерева у подножия проклятого холма: Ктхун! Ктхун! Ктхун! Ктхун! Глаза б мои не видели! Смотрю вверх, и там нет упокойствия: облага выстроились в голубом небе: КТХУН. Смотрю на реку, а она упирается в поле острым шевроном: К. Как в «Ктхун».

Как спасти такой мир? Неужели все это – правда?

Не праведливо!!!!!!!!

4 мая 2008

Закрою ли я дверь убив себя

Наступит покой, пусть даже венное забвечие

Поеду туда снова. На сей раз не до конца. Только до Убей-моста.

Там неглубоко. Дно каменистое.

Лететь футов тридцать.

Не самое хорошее число, ну так что ж

Если загреметь с этого моста то точно убьешься

Убьешься

Из головы не идет трехстворчатый глаз

Тварь с головой-шлемом